Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

– Честно? Сама толком не знаю. Но возможно, у нее есть какие-нибудь особенности, странности, бросающиеся в глаза? Шрамы, татуировки, запах тела или парфюма, манера говорить, словарный запас? Необычные украшения? Нож за поясом… ай, нет, нынче по улицам не ходят с оружием, и на Другой Стороне то же самое, что у нас. В общем, чем больше узнаешь, тем лучше. Сейчас важнее всего понять: это то, что я вслух даже предположить не смею, или просто человек, попавший в беду?

Состав и пропорции:

джин – 50 мл;

зеленый мятный ликер «Crème de menthe» – 5 мл;

горькая ангостура – 3 капли;

лед.

Смешать все ингредиенты в шейкере со льдом, процедить в «олд фэшн» бокал.

– Да нормально все будет, – сказал Эдгар. – Ты же раньше на Другую Сторону проходила. И чуть ли не месяц безвылазно там прожила.

Цвета неопределенно пожала плечами – дескать, мало ли. На самом деле, когда она спрашивала проводника: «А если у нас не получится?» – это было не столько опасение, сколько надежда. Вдруг, – надеялась Цвета, – Другая Сторона не захочет меня пропускать? Потому что я ее невзлюбила? Так сильно, что даже какое-то местное мистическое явление самолично явилось меня отчитать за то, что своим унынием им атмосферу в городе порчу? В общем, не пустит, и все. И тогда можно будет сказать профессору Лангу: «Я старалась, Эдгар старался, но ничего не вышло, не принимает меня Другая Сторона». Да черт с ним, с профессором, он мне не начальство, не нянька и не учитель. Главное, – думала Цвета, – тогда я сама буду точно знать, что больше не могу пройти на Другую Сторону. Знать, а не предполагать! И спокойно жить дальше без дурацкой Другой Стороны не потому, что я трусиха и паникерша, каких свет не видывал, а по техническим причинам. Потому, что она сама меня не принимает, ничего не поделаешь, никто не виноват.

Цвета хотела не на Другую Сторону, век бы ее не видела, а только помириться с собой. Сбежав с Другой Стороны раньше срока, не дотерпев даже до концерта, на котором пообещала играть, она чувствовала себя проигравшей. Трусихой. Слабачкой. И это ей очень мешало – ладно бы только оставаться в мире с собой, можно как-нибудь обойтись и без мира, многие без него живут. Но ощущение поражения не давало Цвете нормально играть. Ее мастерство никуда не делось, и страсть осталась на месте, и сил было – завались. Однако играла паршиво; ну, то есть другим нормально, слова дурного ни разу никто не сказал, коллеги не косились на нее с сожалением, по крайней мере, пока, но сама-то она видела разницу, понимала, до какой степени все стало не так.

Играя, Цвета чувствовала себя мошенницей. Как будто позарилась на чужое. Музыка, – казалось ей в такие моменты, – достояние прежней храброй, веселой, отчаянной Цветы. Трусиха не имеет права так круто играть.

Ясно, что такое никому не расскажешь. Даже когда произносишь вслух в одиночестве, звучит как полная чушь. Что значит – «не имею права»? С каких это пор музыка – удел исключительно победителей и героев? При чем тут какая-то дурацкая Другая Сторона? С музыкой у музыканта все просто – или ты играешь, или ты не играешь. А я – да.

Но Эдо Лангу она все-таки рассказала. Потому что осточертело молчать. А с ним – это Цвета поняла буквально в первый момент знакомства – можно было говорить о чем угодно. Почти как с мертвыми Элливаля, потому что он тоже – нет, не мертвый, конечно, настолько живых еще поискать. Просто не очень-то здешний, всему и всем тут чужой. И от этого кажется, будто его ничего по-настоящему не касается, смотрит на нашу жизнь, как кино, – думала Цвета. Причем сама понимала, что это неправда, фантазии, выдумки. Просто живет человек в двух реальностях, на два дома, ну так не он один. Взять хотя бы Кару из Граничной Полиции, у нее даже на официальных рабочих визитках два телефонных номера – местный и Другой Стороны. Или Эдгар, ее проводник. Не просто туда-сюда за товаром мотается, у него на Другой Стороне жена.

Все понимала, но говорить с Эдо Лангом ей все равно было легко. За несколько коротких встреч в кофейнях и барах, всегда практически на бегу, столько ему о себе рассказала того, о чем до сих пор молчала, потому что папа умер, а больше такое нельзя никому, что сама всякий раз пугалась своей откровенности. Думала: ну все, на этом дружбе конец, невозможно приятно проводить время с человеком, который столько о тебе знает. Но оказалось, еще как возможно. Встречаешь его после очередного не в меру откровенного разговора, и не испываешь ни смущения, ни сожалений. И сам он ведет себя так, словно между вами ничего особенного не случилось – выпили, поболтали, подумаешь. В этом смысле профессор Ланг и правда был почти как настоящий Элливальский мертвец.

В общем, Цвета рассказала ему о своей дурацкой, нет, правда, совершенно дурацкой беде, в надежде, что Эдо Ланг выступит в роли голоса разума, скажет: «Не выдумывай, дорогая, мне бы твои проблемы. Что значит – ты не имеешь права? Полная чушь». Но вместо этого он кивнул: «Понимаю. Я бы тоже так мучился. Тоже решил бы, что трус не имеет права быть таким распрекрасным мной. И, чего доброго, лишил бы его наследства – всех своих прежних достижений, радостей и заслуг. И влип бы в тысячу неприятностей, лишь бы доказать себе, что снова, как прежде герой».

Пока Цвета краснела, бледнела и пыталась вообразить героические неприятности, в которые ей теперь придется храбро влипать, он добавил: «Твой-то случай довольно простой. Роковых глупостей можно не делать. Всего-то и надо – сходить на Другую Сторону с надежным проводником, испугаться до полусмерти, но взять себя в руки, сделать вид, будто все тебе нипочем, прогуляться, хлопнуть тамошней водки и вернуться домой на свет Маяка. А потом повторить столько раз, сколько понадобится, чтобы это стало рутиной, а не великим подвигом. После чего можно показать Другой Стороне средний палец и заняться своими делами. По крайней мере, я бы на твоем месте поступил именно так».

Больше всего на свете Цвете тогда хотелось отколотить профессора Ланга. Барный табурет об его башку в щепки разбить. Потому что совет был годный. Рабочий. А значит придется ему последовать. Вернуть себе право быть великой Цветой Янович. Ну или дальше трусливой курицей бессмысленно жить.

Драться она, конечно, не стала, но честно ему сказала: «Знал бы ты, как я сейчас хочу тебе врезать!» – а Эдо Ланг рассмеялся, страшно довольный: «Значит, правильно все сказал». И добавил: «Ты Блетти Блиса знаешь? То есть Эдгара Куслевского. Ладно, я вас познакомлю. Он отличный. Будет у тебя лучший в городе проводник».

И теперь лучший в городе проводник вел Цвету за руку по улице Битых Чашек – ну как по улице, по тропинке, с одной стороны ярко раскрашенные заборы, с другой – огороды, где зимой растет только трава. Они специально приехали на эту сонную окраину, где даже в разгар буднего дня пустынно, чтобы никто бродить не мешал. У Эдгара свой способ попадать на Другую Сторону, ему специальных тайных проходов не надо, он просто идет по улице, и вдруг – хлоп! – уже там. Ну это когда один, без попутчиков, просто. А Цвете он сразу честно сказал, что, может, долго гулять придется. А может, совсем недолго. Как повезет.