Виктор Косенков - Гость внутри [litres]

Сцепив зубы, я с усилием закрыл глаза и начал медленно считать до десяти. Потом до двадцати. Потом до ста… Осторожно, словно сапер, подбирался я к мине-истерии. Чтобы обезвредить, чтобы ликвидировать, не дать ей разорвать меня на части. Приблизительно на пятидесяти семи я осторожно разрыл вокруг нее песок. Где-то на семидесяти я прикоснулся к детонатору голыми, чувствительными пальцами, и это прикосновение заставило меня задрожать. На цифре восемьдесят три я сделал последний оборот и со скоростью часовой стрелки начал вытаскивать взрыватель.

«Девяносто, девяносто один, девяносто два… – Я смотрел на это разрушительное оружие. Истерика. Теперь, разоруженное, оно уже не казалось таким грозным. – Девяносто три, девяносто четыре, девяносто пять… – Я разобрал мину на несколько частей, разложил их далеко друг от друга. – Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь… – Я видел, как истерика тает на моих глазах. – Девяносто девять…»

Все.

Утомленный, я сел и привалился к мягкой стене. Уперся в нее затылком, посмотрел на низкий потолок.

Этому фокусу, с разминированием истерики, меня научил Дмитрий Васильевич, великолепный дядя Дима. Который умел почти все, в том числе и обезвреживать настоящие мины. Мне казалось, что он был когда-то тем, что называется «черный генерал», человек, побывавший в самых немыслимых горячих точках по всему миру, от Вьетнама и Кореи до Гондураса и Боливии. Сам дядя Дима нечасто распространялся на тему своего прошлого, как, впрочем, и все мои гости.

Я немного расслабился и прикинул, что теперь будет происходить вокруг меня, в связи с моим глупейшим проколом. Кайф потеснился перед адреналиновым приходом, как будто его и не было, во рту было гадко, в голове нарастала тупая затылочная боль.

Ну конечно, Петрович меня будет «колоть» на предмет, откуда я взял в психушке анашу. Я ему не скажу, потому что выдавать Вована нельзя. Себе дороже может получиться. Значит, надо что-то придумать.

Потом главврач будет читать мне морали, это тоже не в счет.

А вот потом он может меня наколоть какой-нибудь дрянью с длинным химическим названием. И это, наверное, хуже всего. Потому что химиотерапия – штука страшная. И, насколько я могу судить, предназначена совсем не для становления больных на путь выздоровления, а наоборот. После нескольких таких «ударных» доз я, как минимум, загавкаю наподобие Лени, а максимум… Страшно представить.

Значит, нужно состряпать более или менее правдоподобную историю на этот счет. Что-нибудь простенькое. Чем проще, тем правдивей.

Адреналин, выброшенный в кровь при встрече с врачом, начал медленно расходиться, и конопляная дурь снова стала медленно заполнять мое сознание.

Я успокоился. В полудреме прикрыл глаза. Память начала раскручивать свои шестеренки. Я плавно, как в зыбучий песок, проваливался в прошлое.

Алексей Беляев. 20 лет. Воспоминания

Поезд равномерно подпрыгивал на стыках рельсов.

Ритм становился все более и более завораживающим. За окнами сгустился вечер, в купе потемнело, но почему-то никто не включал освещение. Горела только одинокая лампочка над верхней полкой. Там лежал молчаливый молодой человек и читал Валентинова – «Диомед, сын Тидея». Книжка была в коричневой твердой обложке, явно из какой-то серии. Внутренне Алексею претила мысль брать книгу из серии в поездку. Ценная вещь. Однако молчаливого парня меньше всего волновало мнение какого-то дембеля, молодой человек был настолько погружен в чтение, что Алексею даже казалось, что он сказал только «Добрый день», когда входил в купе, и больше ничего, сразу завалился наверх и общался с окружающим миром только посредством жестов, означающих либо «да», либо «нет».

Например:

Проводник:

– Хотите чаю?

Молодой человек, движением головы:

– Нет.

Проводник:

– Вам принести одеяло?

Молодой человек, жест рукой:

– Спасибо, не стоит.

Приблизительно так.

В остальное время сверху слышался только периодический шелест переворачиваемых страниц. Алексею было интересно узнать, что же такое увлекательное было заложено в книжке с коричневой обложкой, но непонятная стеснительность овладевала им перед лицом такой глубокой сосредоточенности.

Вероятно, такие же чувства испытывал и собеседник Алексея, который разливал по стаканам дешевый коньяк и не включал свет.

Мимо мокрого окна проносились растянутыми вспышками фонари, изредка раздавались тревожные трели переездов. Где-то там, за окном вагона, вдалеке, горели огоньки домов, там жили другие люди, смотрели телевизор, пили чай, размешивая сахар, позвякивая ложечкой о край чашки. От осознания этого становилось необычно тепло на душе. Мир казался маленьким, добрым, мудрым и одновременно огромным, чтобы вмещать в себя эту массу хороших людей с их собственной, незнакомой жизнью.

Восприятие менялось на глазах, хотя, может быть, это коньяк уже плясал свои шаманские танцы где-то внутри головы, преображая реальность.

Собеседника звали Василий Игоревич, это был потертый жизнью мужик, с уже седыми висками и полустертой татуировкой на левой руке, на костяшках проглядывала синевой надпись: «В АСЯ», а ближе к запястью угадывался морской якорь.

– Когда мы стояли в Йокогаме, – говорил Василий Игоревич, потирая руку между большим и указательным пальцем, как раз в месте, где угадывался синий якорь, – пил я там ихнее пойло… Бурда, скажу я тебе. Никакого вкуса, и слабая к тому же, как лимонад. Ерунду говорят эти наши всякие интютю. Мол, особенное настроение, состав. Бурда бурдой.

Он с медицинской точностью налил в стаканы равное количество коричневой жидкости.

– То, которое саке? – спросил Алексей.

– Оно самое. Рисовая водка, хотя, конечно, от водки там только название одно и ничего больше. Ты вот где служил?

– Под Читой, – ответил Алексей.

– Далеко… – уважительно протянул Василий Игоревич. – Тайга там, так?

– Так, – подтвердил Алексей. – Тайга вокруг, и все развлечения – что медведи по объекту шляются.

– Ракетчик? – спросил Василий Игоревич, прищуриваясь на петлицы Алексея.

Тот кивнул.

– Здорово. Давай-ка дернем за ракетно-ядерный щит. – Моряк звякнул своим граненым стаканом о стакан Алексея и непонятно добавил: – Чтобы летало.

Алексей не возражал и чтобы летало, и на предмет «дернем». Коньяк вспыхнул на языке и покатился дальше в глубины организма. Парень на верхней полке фыркнул чему-то своему и перелистнул страницу.

– Так чего там в Йокогаме-то? – потребовал продолжения Алексей.

– Да чего… Все то же, что и у нас, – порт, кран, загрузили, разгрузили, девочки кривоногие. В этом смысле все порты на одно лицо. А вот в городе интересно, мы там долго парились, пока все документы оформили. Красиво, само собой, но главное не в этом.