Андрей Столяров - Боги осенью [Авторский сборник]

Алиса, лично наблюдавшая за ходом работ, объясняла, что это действительно клетка, она так и называется — «клетка», но не для птиц, а для объединения и концентрации по нужной оси загадочной энергии жэнь.

— Слуги и солдаты не могут самостоятельно перемещаться в пространстве, — говорила она. — Собственной их жэнь для этого недостаточно. К тому же они не умеют по‑настоящему ей управлять. Ты, кстати, тоже не можешь, ты пока — не разбуженный. Однако если ваши усилия соединить определенным образом… Конечно, без Геррика это будет очень непросто. На мне теперь висит семь человек, на Гийоме — восемь… — она озабоченно хмурилась, и я чувствовал свою вину, которая неизвестно в чем состояла. — К счастью, нам не на край Галактики. Мы уйдем на Пеллору. Там — учитель Моррэ, и туда, по слухам, отступил с Алломара отряд Троттигара. Нам следует объединить силы…

— А Пеллора?.. — осторожно интересовался я.

— Дождевой лес, карстовые пещеры, реки — на ложе из чистого кварца. Представляешь — дно видно до последней песчинки. Там есть где укрыться. Дому Тенто эта база пока неизвестна. Главное, конечно, объединиться с людьми Троттигара…

— А что там буду делать я?

— Ну — прежде всего следует выяснить, чем мы располагаем. У Троттигара — очень серьезный отряд, затем есть еще где‑то в Малых Мирах вполне приличное подразделение Шинны. Это амазонки, давшие обет безбрачия. И еще какие‑то люди остались на самом Алломаре. Должны быть, я не верю, что разгром Герша — полный… Тихая в общем планета, тебе там понравится. Ну — не сердись, ну — ладно, ну — мне сейчас некогда…

И она убегала к клетке, лоснящейся сквозь дождевой день жирной латунью.

Что‑то там получалось у них не совсем так, как надо.

Сердце у меня проваливалось в бездонную пустоту. До сего дня, несмотря на поток необычайных событий, обрушившийся на меня, в глубине души я все же не верил, что вот так, запросто уйду с Земли к звездам. Это противоречило всему моему прежнему опыту. И только здесь, в центре города, на островке, знакомом мне еще по детским воспоминаниям, с оглушительной ясностью и прямотой я осознал, что именно отсюда открывается путь в просторы Вселенной — от этих одноэтажных строений, похожих на покинутые казармы и, кстати говоря, казармами и являющихся, от пыльного плаца, простершегося крошкой битого кирпича, от двух замученных тополей и деревянной скамейки меж их стволами, от офицерского флигеля, где мы все временно разместились. Постоянный озноб будто холодный душ стискивал мне кожу. Голова чуть кружилась, и меня, казалось, несло незримым, но сильным течением. Потому что одно дело — странные люди, возникшие в привычном мне мире, странные животные, пусть даже койотль тот же самый, — они появятся и исчезнут, в принципе ничего в этом мире не изменив, и совсем другое — когда ты вырван из спокойной обыденности, знаешь, что возврата к ней уже никогда больше не будет, и живешь среди тех, для кого вознесение к звездам — рутина и муторные обязанности. Было от чего появиться пронизывающему ознобу.

Мне достаточно было глянуть, например, на Петипа. Этот замкнутый, неслышный и практически неощущаемый человек с темно-желтым, как будто от разлития желчи, лицом, с необычными, как две стекших капли, глазами — выпуклая нижняя часть и домики бровей над нею, — одним видом подчеркивал, что он — не отсюда. Он был слугой Гийома и подчинялся только своему господину. Если же кто‑то другой обращался к нему, например как я в первый день, по незнанию, Петип долго молчал, словно прокручивая в голове варианты ответов, а потом отвечал писклявым нечеловеческим голосом: «Не знаю, сударь, простите…» — и после этого желание иметь с ним дело больше не возникало.

Странно, что при такой вызывающей внешности этот Петип, как выяснилось, был одним из наших лучших лазутчиков. Он почти ежедневно отправлялся на разведку в город — возвращался лишь вечером и о чем‑то долго шептался с Гийомом, запершись в комнате. Чем он там, в городе, занимался, было никому не известно.

А в те дни, когда у Петипа не было нужды куда‑то идти, он как будто брал на себя роль добровольного соглядатая. Его манера материализовываться из воздуха меня пугала и заставляла оглядываться. Занимаешься чем‑то своим, никого не трогаешь, думаешь, что находишься в одиночестве, ну и ведешь себя соответственно, и вдруг — натыкаешься взглядом на согнутую, будто из пластилина, фигуру, — понимаешь, что он пребывает здесь уже довольно долгое время, изучает тебя, наблюдает за каждым твоим движением, и непонятно, что он тут углядел и какие из этого сделал выводы.

По‑моему, даже Алиса его немного побаивалась. Во всяком случае, заметив, как я к нему в первый день обратился, отозвала меня в сторонку и предостерегла:

— Знаешь, ты с этим Петипом, пожалуйста, будь поосторожнее. Ему незачем знать некоторые вещи, касающиеся только нас с тобой.

— А что, слугам вы не доверяете? — ехидно спросил я.

— Это слуга Гийома, — с досадой сказала Алиса. — Я тебя предупредила — делай как знаешь…

Больше она к этой теме не возвращалась.

Впрочем, и без Алисиного предупреждения никакой охоты откровенничать с желтолицым Петипом у меня не было. Зато с Миррой, служанкой самой Алисы, возникли совсем иные проблемы. Внешность ее, в противоположность Петипу, была совершенно земной, разве что более экзотичной, чем мы, в Петербурге, привыкли; на мой взгляд, несколько негритянского типа: полные яркие губы, чуть фиолетового оттенка, смуглая кожа, приплюснутый и довольно широкий нос — ноздри подрагивали, когда она со мной разговаривала, — глаза будто две чашки топленого шоколада и громадная пена мелко-пружинистых, тоже подрагивающих африканских волос. Точно Мирра буквально минуту назад вырвалась из знойной саванны. Для дождливого и хмуроватого Петербурга вид действительно экзотический. Впечатление это усиливалось голубым, как у космонавтов, комбинезоном — цельным, с длинной молнией впереди, заправленным в легкие полусапожки. Причем эластичная и, видимо, очень тонкая ткань, облегая тело, подчеркивала все детали. Даже соски прорисовывались сквозь голубую материю. Из‑за этого Мирра выглядела как бы полностью обнаженной. Отношения между ней и Алисой были немного странные: с одной стороны, вроде служанка, и повседневный быт это отчетливо демонстрировал — Мирра приносила завтрак Алисе и даже мне, бегала по ее поручениям, когда Алису, скажем, интересовало, чем я сейчас занят, вообще — подавала, убирала, напоминала, следила за комнатами, ходила по утрам с веником и в переднике, но с другой стороны, где‑то на третий день я увидел собственными глазами, как она гневно и явно раздраженно выговаривает за что‑то Алисе, а Алиса стоит и слушает, покорно опустив голову, и на властную госпожу она в эту минуту ничуть не похожа, а потом поднимает лицо и робко произносит две‑три фразы. Слов я не слышал, но она словно извинялась за что‑то. В отношения госпожи и служанки это как‑то не вписывалось.