Александр Шапочкин - Наследник клана [СИ с издат. обложкой и данными]

Но не это было главным. Тела... около двадцати явно мёртвых ребят и девчат моего возраста, троих из которых я знал лично, стали основой этого ужасающего сада, «высаженного» строго геометрически с равным шагом от ствола к стволу. А между ними под медленно облетающей хрустальной листвой расставив руки в стороны, кружила и танцевала фигура в тёмно-зелёном балахоне с золотым природным орнаментом. И самое страшное, я прекрасно знал, кто это такая, даже строил планы на совместное будущее. Оказывается, это делал не я один, только видели мы его по-разному.

«Мать вашу... "Садовники", - душу словно зажали в тисках. - Уроборос... «Шипы», Ольга Васильевна... да куда же вы смотрели-то?»

Таня, наша староста, милая, застенчивая и очень красивая девушка с русыми волосами. Забавная заучка, так боявшаяся меня в начале нашего знакомства, с которой мы в итоге сдружились без каких бы то ни было намёков на романтику.

Из глаз потекли слёзы, и окружающая действительность странно мигнула красно-зелёным цветом. Я же оставил её с ребятами, так что произошло? Кроме Бориса больше никого из них здесь нет...

Юля из параллельного класса. С волосами как золото и такого же цвета плодом на ужасающем хрустальном дереве. Я практически её не знал, но она до беспамятства была влюблена в Громова, всё время пытаясь обратить на себя его внимание.

И снова мир на мгновение стал зелёным, но уже почти без красных оттенков, зато появились льдисто-голубые с какой-то чернотой в середине пятна.

Витя, один из приятелей Никиты, парень, учувствовавший в том памятном «уроке» для Хельги. Я почему-то всегда думал, что он тоже из клана Громовых, а он оказался членом какой-то гильдии... Я почти с ним не общался.

Пульсация затопила действительность зелёно-голубым всполохом.

Все они перед смертью жутко страдали.

Борис... Он был ещё жив и парализован, как и я, но в сознании, судя по бешено бегающим глазам. А над ним склонилась фигура в тёмно-зелёном балахоне с золотой вышивкой и выбившейся из-под капюшона такой знакомой салатово-зелёной прядью, складывавшая, казалось, бесконечную серию печатей над тяжело вздымающейся грудью распластанного на земле толстяка. Наконец, она закончила, в лучах уже почти закатного солнца, неведомо как проникающих в этот глухой уголок леса, блеснуло что-то вроде стеклянной иглы, зажатой в ладони, которую Таша, выкрикнув: «Древо Души!» - хлопком вогнала в солнечное сплетение моего друга.

Парализованное тело Бориса выгнулось дугой, издав жуткий хрип, в то время как девушка, встав, отошла на пару шагов и, бросив на меня взгляд безумных сине-зелёных глаз, с явным удовольствием облизала окровавленное стеклянное шило. Цимбалюк дёргался не переставая. Кожа на груди бугрилась, из-под неё вырывался окровавленный «росток».

Уже через несколько минут парень начал затихать, постепенно отходя... А хрустальное древо всё росло и росло, покуда, раскинув прозрачные ветви, не присоединилось к перезвону остального сада. В кроне не начало наливаться драгоценное яблоко зеленовато- жёлтого цвета.

- Тащи его сюда! - указала «моя девушка» на свободное место в конце незаконченного ряда из трёх деревьев, и Комичёв тут же поволок меня в нужную сторону.

- Ты прикинь, - хохотнул он, укладывая меня так, как ему подсказывала напарница. - Этот придурок реально втрескался в тебя по уши. «Сестричка».

- Ну... Что же ты плачешь? Такой большой мальчик... - проворковала девушка, опускаясь рядом со мной на колени и поглаживая по щеке, а затем, опустившись до моей промежности, потрогала, а после агрессивно сжала меня и там. - Не будь ты такой невинный и чувствительный витязь, получил бы свою порцию удовольствия. Но ты, Тошенька, такой стеснительный... Впрочем, не скрою, это было даже приятно... Хм... А возможно, это я сглупила! Ну да уже неважно!

- Наташ, - нахмурился Комичёв.

- Да ты не отвлекайся, милый, - отпустив меня, ласково прощебетала девушка. - Ты всё равно лучший! А чем больше Антошка будет страдать и сожалеть, тем вкуснее будут его плоды! Подготовь его к ритуалу... Нет, стой! Я сама! А то по глазам вижу, ты сейчас наделаешь глупостей!

- Всего-то хотел яйца отрезать, - прошипел Комичёв. - Он же всё чувствует.

- Глупыш! Нельзя этого делать! - рассмеялась Таша. - Не дай Древо, это повлияет на качество плодов, и тогда Лидер будет недоволен! Да и что ты нервничаешь, я же твоя женщина и ничья больше. Подумаешь, немножко поигралась с много воображающим о себе девственником!

Она вновь ласково провела ладошкой по моей щеке и, издевательски похлопав, стёрла большим пальцем уже высохшие слёзы. Затем моя куртка была ловким движением взрезана от пупка и до горла, обнажая грудь. Долгая серия неизвестных мне ручных печатей -ив тело раскалённым ломом впилась стеклянная игла. Меня словно молнией пробило, но я не мог не видеть, как Таша отошла к Комичёву, и они начали страстно целоваться, а парень тискал грудь девушки.

Внутри меня словно родился чужой выжигающий всё вулкан. Боль была непереносимой, но кричать я практически не мог. Что-то, ворочаясь и принося неимоверные страдания, билось в грудь изнутри, а затем... Я смог пошевелить рукой. Мир опять затопил зелёный свет, почти как волосы той, кого я любил и хотел видеть своей девушкой, а в будущем и женой. Звуки исчезли, в ушах стоял жуткий рокот, в котором угадывались отголоски далёких взрывов, но вот они сменились на рёв безудержного пламени в тот самый момент, когда, вспучив кожу, её с отвратительным хрустом пробил изнутри хрустальный росток.

От боли, рвущей саму душу, частично вернулось зрение. Мир превратился в изумрудный сон, окрасившись в разные оттенки зелёного. Почти то же самое случалось, когда я впадал в контролируемую ярость, но там всё же был красный цвет... подобный крови, а сейчас не осталось ни единого подобного оттенка. Хотя в данный момент это последнее, что меня интересовало, пусть даже выяснилось бы, что перед смертью я стал дальтоником.

Впрочем, бесконтрольной яростью моё состояние назвать было сложно. Скорее, мой владело всепоглощающее и выходящее за рамки бессилия бешенство! Желание стереть с лица земли парочку ублюдков, ради каких-то своих целей угробивших кучу народу и в том числе моих друзей! И неважно, что ещё полчаса назад за женщину, бывшую одной из них, я, даже не задумываясь, отдал бы правую руку. Её предательство лишь разжигало пожар в груди.

Меня опять выгнуло, пронзив тело непереносимой болью, от которой невозможно было бы даже орать, будь у меня такая возможность. Но это оказалось ещё не всё! Из рваной раны в груди, пробитой хрустальным побегом, словно бы из сопла летуна вырывалась тугая струя зелёного пламени, и росток, находящийся в самой его сердцевине, потёк, словно восковая фигура в жаре печи.