Галина Липатова - Отдых на свежем воздухе [СИ]

После обеда Мария отправилась к себе – поспать для сохранения красоты и хорошего цвета лица, как с легкой ехидцей прокомментировала Элена. На это Мария только плечом пожала и хмыкнула. Сама Элена прихватила плащ и ушла прогуляться – как она сказала, тоже для сохранения красоты и хорошего цвета лица. Висенто был отправлен на объезд окрестных садов и сидроварен вместе с управляющим, а донья Элинора и Мануэло ушли в гостиную, куда им принесли большой заварник чая, к нему кленовый сахар в серебряной сахарнице и тонкие хрустящие печенья с орешками.

Донья Элинора уселась в большое удобное кресло, положила ноги на мягкую скамеечку поближе к камину. Мануэло сел в другое кресло, тоже вытянул ноги к камину, борясь с желанием стянуть сапоги. Но в гостях так не подобает, конечно. Ожидая, когда хозяйка заговорит о деле, он разглядывал убранство большой гостиной. За то время, что его тут не было, почти ничего не изменилось, только на столике возле кресла Элиноры лежали другие книги, а на стене появились две новые картины. Одна была довольно откровенная: Мария, лежащая голышом в куче кленовых листьев. Листья почти ничего не скрывали, так, самую малость. Вторая тоже была портретом – Элена в мужском сальмийском костюме, с большим луком в руках. Мануэло знал, что Элена очень любит охоту и стрельбу из лука, и даже несколько раз выигрывала соревнования лучников на турнирах, которые ежегодно в Корунье проводил наместник, большой любитель старинных воинских умений, уже давно сделавшихся в Фарталье своеобразным спортом.

– Хорошие картины. В необычной манере, неклассической, – сказал он, показав на портреты. – Маэстро Джильберто Каталья, а?

– Он самый. Поначалу Мария у него портрет заказала и условием поставила, что портрет должен быть обычный, без всяких там таллианских туник, сандалий и веночков. Сказала, что этакие глупости ей ни к чему, она и без них красивая, – улыбнулась донья Элинора. – По-моему, живописец только обрадовался такому требованию. А потом и Элене захотелось. Мы ему за эти две картины десять эскудо заплатили. За хорошие – не жалко. Конечно, не по столичной моде, но мы люди простые, да и таллианские тряпки сальмиянкам не к лицу, это пусть плайясольцы с дельпонтийцами и пекоринцами такое заказывают…

Она налила чашку чая, кинула кусочек кленового сахара и протянула паладину:

– Бери. Хоть за обедом морс пили, а все равно что-то пить хочется… Соус был слишком острый, как мне кажется… Так вот, Мануэло, о странных делах. Помнишь дона Рьеру?

– Ну, помню. Помер он месяца два назад примерно, – Мануэло хлебнул чая. – А что?

– Ну, если помнишь, то и то помнишь, что у него наследников не было, кроме дочки и сына. Сын пропал десять лет назад, сбежал, если точнее, куда подальше.

– Еще бы, старый Рьера был еще тот, гм, козел, – скривился паладин. – Дочка от него тоже сбежала, еще раньше, в Мартинику аж, замуж там вышла. А сына он же ведь нашел в прошлом году, разве нет?

– Найти-то нашел, да только, как оказалось, сын наследовать не может. Вроде бы ему в его странствиях, хм, чей-то ревнивый муж корешок отбил, и детей он теперь завести никак не сможет.

– Детей не сможет, но наследовать это не должно мешать, – удивился паладин. – Он же не маг и никаких обетов не давал.

– А он от наследования отказался. Даже отказную бумагу написал, – пояснила донья. – Видно, так сильно на отца обиделся, что ни сантима взять из наследства не захотел. Так вот, дон Рьера всё пытался дочку из Мартиники выписать, да только письма все возвращались с отпиской – «адресат не найден». Так он и помер, не объявив наследника. А через две недели по его смерти вдруг пришло его управляющему письмо из Куантепека от некой Агнессы Альмехак, которая заявляла, что она внучка дона Рьеры, дочь его дочери. А потом и сама эта Агнесса приехала, под присягой у алтаря Судии заявила, что она – старшая дочь дочери дона Рьеры, законнорожденная. Предъявила все бумаги, в том числе свою и материну метрики и свидетельство о смерти матери. И даже проверку по крови прошла, доказав, что она и правда Рьера по прямой линии. А на вид – мартиниканка мартиниканкой: кожа красно-коричневая, глаза черные, волосы тоже черные, аж синим отливают, еще и татуировки на лице. Но наследница законная, всё как положено. Так что наместник ввел ее в наследство, приехала она сюда и стала жить в Кастель Рьера. Поначалу туда толпами все соседи повалили, и кабальерос, и доны, и домины, и чиновники разные… Сам понимаешь, такая диковина для наших мест – настоящая мартиниканка! Да еще незамужняя и при том донья. Тут же брачных предложений нарисовалось с полдюжины, и еще столько же просто воздыхателей, падких на необычное. Она всех вежливо принимала в гостях, но как-то ни с кем никаких отношений не завела, кроме обычных соседских. С визитами ни к кому еще за полтора месяца не ездила, живет одна, в доме только ее горничная и кухарка, тоже мартиниканки, да экономка и пара слуг, которые еще от дона Рьеры остались. По-сальмийски она говорит очень плохо, обычаев наших вообще не знает, мать ее, видимо, не учила, думая, что никогда не придется сюда возвращаться. Но это ничего, со временем освоится. К тому же к ней их сельский учитель ходит, сальмийскому учит. Сам-то он не совсем сальмиец, только по матери, но по-нашему хорошо говорит, а то как бы он школяров учил. И учит хорошо, я к ней трижды с визитом ездила, так она раз от разу всё лучше говорит. А что до того, какая она сама по себе… Девушка она умная, добрая, только какая-то резковатая, манеры несколько странные, но ничего плохого сказать не могу. И всё бы ничего, только довольно скоро поползли слухи, будто она тайно древнее мартиниканское язычество практикует.

– Я бы удивился, если бы не поползли, – хмыкнул паладин и снова хлебнул чая. – Слухи хоть чем-то подтверждались, или пустая болтовня?

– Ну как тебе сказать… Тибо, лакей Рьеры, говорил, что она молится по книжке, не по-нашему писанной. Тибо любопытства ради в эту книжку заглядывал – а там только некоторые буквы знакомые. На обложке акант изображен, Тибо болтал – будто для отвода глаз, а на самом деле там молитвы языческие. Я-то знаю, что мартиниканский алфавит сильно от нашего отличается, потому как его специально под тамошние языки придумывали. Но многие поверили.

– В этой глуши и ингарийские книги бы за языческие сошли, – Мануэло допил чай и отставил чашку на столик. – Тибо, небось, даже по-фартальски с трудом объясняется, а?

Донья кивнула:

– Точно. Агнесса же почему еще сальмийский учить стала – чтоб со своими людьми объясняться, в долине Рьера вообще мало кто пристойно по-фартальски говорит, особенно из тех, кому больше сорока. А что касается слухов и колдовства – в основном глупая болтовня. К примеру, экономка говорила, что Агнессе ее мартиниканская кухарка каждое утро какой-то адский напиток делает, экономка попробовала – чуть не померла.