Сергей Фомичёв - Роман с феей [litres]

– Итак? – спросила Айви, выезжая с парковки. – Как вы смотрите на проблему пенсионера Цветкова? Не пора ли расколоть и этот орешек? У вас уже появились идеи на его счёт? Может быть, просто попытаетесь его уговорить оставить миллионера в покое?

– Уговорить? Это не мужик вроде Малышева, это пенсионер. Человек старой закалки. Более упёртых персонажей я не встречал. Люди, подобные ему, остро реагируют на несправедливость. И что-то подсказывает мне, что он не согласится на отступные.

– Вы же утверждали, что деньги нынче решают всё и что они давно и окончательно развратили народ. Вот давайте, развращайте пенсионера Цветкова!

Перед первым «подходом к штанге» Николай долго готовился, даже почитал кое-какую литературу и, наконец, отправился к клиенту под видом журналиста газеты «Правда труда», изучающего феномен неприятия людьми бедными людей богатых. Его встретила дверь, обитая дерматином, уже изрядно изодранным хулиганами, домашними животными и временем. За дверью обитал такой же изодранный временем пенсионер. Он встретил журналиста в майке и парусиновых штанах, ничуть не стесняясь такого вида перед незнакомцем. Вымышленное название газеты сработало. Журналист сразу же был приглашён на кухню. На плиту поставлен чайник, а на стол две чашки с одноразовыми пакетиками и сахарница. Но стоило Николаю сформулировать тему, как пенсионер преобразился, и журналист сразу же получил отповедь.

– Некорректно всё сводить лишь к неприятию богатства, молодой человек, – укорил его Цветков. – Так вы договоритесь до обыкновенной зависти и прикроете любое дело за отсутствием состава преступления. У меня нет претензий к людям с достатком, которые заработали свои деньги честно, пусть даже торгуя клубникой. Мало того, мои претензии к большинству капиталистов незначительны. То есть не то чтобы я считал разного рода биржевых спекулянтов или продавцов пылесосами людьми порядочными, однако, согласитесь, не мне в моём возрасте переделывать мир.

– Абсолютно с вами согласен, – кивнул Николай. – Золотые слова!

– Но есть ведь откровенные бандиты, которые намеренно и в нарушение закона обобрали тысячи людей, а избежали ответственности лишь благодаря взяткам и родственным связям. И вот в отношении таких персон у меня есть полное моральное право требовать крови, не так ли?

– Крови?

– Да, и это не просто метафора. – Пенсионер, однако, был осторожен в словах и счёл нужным уточнить: – Но не подумайте чего лишнего, я не сторонник самоуправства. Я даже весьма критично отношусь к революции. Однако закон должен быть максимально суровым к подобным типам.

– Допустим. Но вот взять, к примеру, живущего в нашем городе предпринимателя, которого многие считают наркоторговцем…

– Уж не Дементьева ли вы имеете в виду?

– Его самого.

– Ну что ж, скажу. Этого подонка следует расстрелять.

– Но ведь у нас мораторий на смертную казнь.

– На мой взгляд, на человека, торгующего смертью, не может распространяться никакой мораторий. Сперва нужно уничтожить заразу на корню и уж потом гуманизировать законы.

– А если бы какой-нибудь олигарх, ну, скажем, тот же Дементьев, раскаялся и предложил перечислить в благотворительный фонд, например, тысяч сто в качестве компенсации обществу за причинённый ущерб от ошибок его бурной молодости?

– Я бы послал его подальше.

– Правда?

– Абсолютно. Я не верю в раскаяние подобных людей, а если даже и так, то за преступления нужно отвечать по-любому.

– Но всё же сто тысяч…

– Думаю, конфискация принесла бы гораздо больше.

– Логично. А если бы сто тысяч предложили лично вам?

– Смеётесь?

– Нет, как журналист, я обязан задать этот вопрос.

– Ну подумайте, молодой человек, на кой ляд мне сто тысяч? – отмахнулся Цветков. – В могилу их с собой не унесёшь, а чтобы дотянуть до собственных похорон, мне хватит и пенсии. Нет, я хочу справедливости.

– Но вы ведь понимаете, что можете и не дождаться её.

– Надежда умирает последней.

– В следующий раз к Цветкову придётся идти вам, – сказал Николай, забираясь в машину.

– Это ещё почему? – возмутилась Айви. – Достаточно того, что я целыми сутками не вылезаю из-за руля. Добываю информацию о клиентах, деньги на операции. На мне лежит вся логистика, и, кроме того, на свитке остались ещё неразборчивые записи, которые я пытаюсь расшифровать. А что делаете вы?

– Я всё понимаю. Но я уже представлялся журналистом «Правды труда». Будет нелепо, если я же предложу деньги. Ну откуда у левой газетёнки такие деньжищи, и, главное, откуда такое рвение отмазать негодяя-капиталиста?

– А меня он послушает?

– А вы представитесь работником благотворительного фонда «Юность» или «Надежда» и не станете предлагать деньги старику, а, наоборот, попросите их для других. Для больных раком детей, для победителей школьных олимпиад. Я разработаю вам правдоподобную легенду, что-нибудь гуманитарное. Скажем, Дементьев делает большие пожертвования на лечение детей за границей, и если переводы прекратятся, бедных детишек выставят на улицу. Добавите красок, вышибете у старика слезу, и дело в шляпе. Понимаю, это цинично, но…

– У меня другое предложение, – сказала Айви. – Вышибать слезу отправитесь вы сами, а я смогла бы помочь вам чем-нибудь из своего арсенала. Изменить внешность, например, или даже пол. Есть соответствующие средства. Правда, они не всегда срабатывают как нужно и можно не вернуться в прежний облик, но ради дела, полагаю, вы рискнёте.

– Что? Нет. Вы серьёзно?

– Я шучу, – проронила Айви без улыбки. – Пока что. Но вы, как мне кажется, так и не поняли. Я уже не раз вам говорила, что закрывать или исполнять амрун должны именно вы, и никто иной. И если выполнить желание ещё можно было бы без вашего участия, в конце концов, не важно, по какой причине сбывается мечта, то изменять или отменять желание должен исключительно тот, кто связал себя магическим контрактом.

– Я понял, понял. Но вы могли бы договориться с пенсионером предварительно, а я бы потом подготовил необходимые бумаги…

Отношение Айви к нему походило на контрастный душ. Слова, интонация, взгляд, эмоции – всё менялось быстро, непредсказуемо. То мягкая и добрая, то равнодушная, она становилась вдруг колючей, резкой и даже злой. Иногда она казалась ему отзывчивой и человечной, как мать Тереза, иногда холодной, как жидкий гелий. При этом он часто не мог понять, чем именно вызваны перемены – его ли неосторожным словом или поступком или некими внешними факторами, от него не зависящими. Это обескураживало, не позволяло выстроить отношения. И он даже сомневался, а желает ли вообще их выстраивать.

Одно, пожалуй, он мог занести в актив. У Айви точно не было парня, жениха или как там определяют в её мире статус партнёра или соискателя. Если бы таковой имелся, он бы уж, конечно, принял участие в приключениях, не мог не принять. Значит, конкурентов на горизонте нет? Впрочем, даже если и так, ему-то пользы от этого знания выходило немного. Пропасть между ним и Айви оставалась всё той же непреодолимой пропастью. Но всё-таки Николаю было приятно осознавать, что леди свободна от обязательств такого рода.