Анна Лихтикман - Тюльпанная грусть

«Утро окунуло плечи Рины в розовую взвесь», — читал он и взглядывал на Матильду, словно чего-то ожидая и давая ей последнюю возможность отречься от своих слов. Но раскаяния не было — Матильда молчала. «Как утро ее окунало? Вниз головой?» — спрашивал Нир. Слова, и фразы, и целые абзацы пролетали над столом туда и обратно. Мне казалось, что работать было бы легче, сядь они поближе, но расстояние здесь видимо было чем-то вроде рабочего инструмента, таким же, как красная ручка Нира или детская покусанная линеечка из желтого пластика, которой он с маниакальной старательностью отчеркивал что-то на листах. Расстояние было испытанием для каждой фразы. Лишь немногие пролетали его до конца.

«Вот здесь, в начале абзаца у вас: „Уехал, ничего не сказав“. Кому не сказав?» — спрашивал Нир Порталь, и секунду смотрел прямо на Матильду. «Кому…», — растерянно повторяла Матильда Вах и торопливо записывала что-то на полях.

«Кому?», «Почему?», «Когда?», «С кем?» — каждый вопрос сопровождался внимательным и даже каким-то любопытным взглядом Нира. И Матильда смущалась, опускала глаза, начинала копошиться в своих листках. Пока она суетилась, Нир молча ждал. Он прихлопывал комара у себя на плече либо озабоченно рассматривал свой пупок и выуживал оттуда какую-то былинку. Но вот наконец они переходили к следующему абзацу и снова вопросы: где? когда?

А вдруг Матильда и пишет-то лишь ради этих вот коротких вопросов? — думала я. — Нарочно посылает своих героев в этот зыбкий туман неопределенности, забрасывает их, как забрасывают невезучий десант, куда попало, только для того чтобы увидеть в глазах Нира проблеск любопытства? Слова перелетали через стол, стопки листков, которые лежали перед каждым из них постепенно раскрывались веером, расползались, образуя два белых острова. Старый эвкалипт уютно поскрипывал. «Так, так, так — говорил Нир, вновь собирая листы и постукивая ими по столу. — Так, так, так… Сколько здесь будет знаков?» Потом Матильда передавала Ниру конверт с деньгами и уходила, оставляя на садовой дорожке запах своих духов «Палома Пикассо» — горячий ветер из-под черных крыльев. После ее ухода Нир долго еще курил на террасе. Как-то демонстративно он это делал, нарочито. «Выкуривает ее», — говорил Миха. Похоже, он был прав.

Я старалась не пропустить ни одного прихода Матильды Вах. Почему-то мне казалось, что вот-вот что-то произойдет там, под старым эвкалиптовым деревом. Не верилось, что они просто так вычитают всю рукопись и этим все кончится. Мне представлялось, что Матильда посылает в сторону Нира нескончаемые отряды слов. Они не шагали устрашающим строем, но продвигались вперед буднично, как пехота по проселочной дороге. На секунду мне представились все книги, виденные мной в жизни. Вспомнились пыльные собрания сочинений с пестрыми, как перепелиные яйца форзацами и пожелтевшие брошюрки, распадающиеся надвое, как мертвая моль. А что, если в каждой из книг есть такое послание? В одних — дремлющая терракотовая армия, готовая ринуться в атаку, в других — лишь слабый одинокий зов, но и те и другие написаны лишь для одного-единственного читателя, который возможно, так никогда их и не открыл.

Как-то вечером я вышла во двор и увидела, что за столом под эвкалиптом сидит Нир, а рядом наш папа. Тут же стояла бутылка арака.

«Почему же ты этим занимаешься? — спрашивал отец. — Если это все так тебе противно, все эти бездарные тексты… Зачем тебе в них ковыряться? Почему сам не пишешь?» — «Потому что я ненавижу слова, — отвечал Нир. — Каждое состоит из одной-единственной буквы. Наш чертов алфавит состоит из единственной буквы. И знаешь, что это за буква? „Я-я-я-я-я-я-я“», — вдруг заблеял Порталь. Он причитал на разные голоса, он пел… — «Йа-йа-йа», — он ржал как осел. «Я, я, я», — он кукарекал и кудахтал. Внезапно он прекратил, допил свой стакан и сказал тихим голосом абсолютно трезвого человека: «Я превращаю дерьмовые слова в что-то настоящее. Вот видишь эту аллею? Она называется „Лунная дорога Коломбины“. Говно роман, но старушка очень аккуратная, платила вовремя. А вон те кусты видишь? Это „Шатры страсти“ — пятьсот тысяч знаков. Накатала одна адвокатша, пока у нее срасталась лодыжка, сломанная в Альпах. Железная женщина, дай ей Бог здоровья. А вот здесь, под деревом, можно сделать веранду. „Тюльпанная грусть“ — отличное название для имения. Люблю писательниц».

Я тихонько пробралась с лэптопом на темную кухню, и открыла свой файл с записями. Это были воспоминания, мысли, приходившие мне в голову, непричесанные разрозненные впечатления. Все мои слова состоят из одной-единственной буквы, в этом Нир прав; у кого хватит терпения такое читать? Я вдруг поняла, что не напишу больше ни слова, если не найду этого человека, того, кто это все прочтет.

«С кем все это происходит?» — прозвучал у меня в ушах строгий голос Нира. Я рассердилась и написала с кем. «Где происходит?» «Когда?» «Почему?» Да какое он право имеет так разговаривать? Злость меня здорово взбодрила. Где? В доме на дереве, вот где! Двое мальчишек построили домик на старом эвкалипте. Они там играют, придумывают супергероя, потом они встречаются через много лет и выясняется… Я писала всю ночь и к утру рассказала обо всем, что там произошло, попутно ответив на вопросы мнимого Нира. Оказалось, я умею врать! Послышались голоса первых птиц; спать не хотелось. В голове было странное чувство, словно заработал какой-то механизм, спрятанный где-то в дальней комнатке мозга. Неужели у меня получился рассказ? Я стала вспоминать все читанные когда-то рассказы и сравнивать со своим. Совершенно непонятно, хороший он или плохой. Я кинулась к принтеру. Вот теперь все и выяснится! Распечатаю — и будет легче сравнить с какой-нибудь книжкой. Я перечитала его еще раз. Мне все еще не было ясно, хорош ли он, но несомненно было другое: я держала в руках новую, раньше никогда не существовавшую вещь, сделанную из того, чего у меня никогда не было и не будет. Мне показалось, что я чувствую объем этой вещи, ее вес. Это не имело отношения к листкам у меня в руках. Это был небольшой, вдвое меньше нашей маленькой спальни, куб воздуха. Он имел четкие очертания и не собирался рассеиваться или растворяться.

Едва успела собрать теплые еще листы, как кто-то постучал в калитку. Я вышла во двор; на пороге стояла Матильда. Она казалась усталой, опиралась на забор, словно неслась к нашей калитке наперегонки с кем-то еще, прибежала первая, и теперь спешит коснуться калитки ладонью.

«Я не буду заходить, мы не назначали на сегодня с Ниром. Меня в машине муж ждет», — говорила Матильда не поднимая глаз, и роясь в сумке. Она вытащила рукопись: «Вот, передай ему пожалуйста. Скажи, это новая глава для правки». Внезапно, сумка упала, и из нее высыпались жалкие женские предметики: пудреница, пинцет, затупленный карандаш… Я помогала ей собирать вещи, держала эту ее торбочку на вытянутых руках, словно кошку, ощущая особый запах, исходящий изнутри, — запах затаенного женского несчастья. Я взяла у нее пластиковую папку; впервые я держала в руках рукопись. Пока я шла по садовой дорожке к дому, успела прочесть несколько стихотворных строчек, помещенных в начало главы:

Читать дальше