Алексей Калинин - Ведарь [СИ]

В лицо ударяет удушливый дым, когда открывается подпол. Откашливаемся и спускаемся вниз.

В земляных стенах застревают осколки бомбы, некоторые вырывают приличные ямы. Толстые прутья посечены, в клетке лежит голый окровавленный человек. Разбитые губы силятся что-то, но грудь, пронзенная во многих местах, последний раз опадает, и оборотень затихает.

– Все запомнил? Понял, почему награда такая и кому? – спрашивает старик, когда я выбираюсь наружу, и поясняет. – Если убьют оборотни одного из фельдмаршалов, то на растерзание им дается целая деревня. И супротив никто не пискнет.

Даже тогда шла охота на людей. И в ту пору были свои ведари…

Братья остаются внизу, я пытаюсь привести в порядок мысли.

– Да, деда, запомнил. Где ж мне теперь заговоренных бомб набраться-то? – никак не удаётся пригладить торчавшие волосы.

В желудке круговерть – срочно нужен свежий воздух.

– В ларь залезь, да возьми две, больше не нужно. Нам ещё самим отбиваться, – старик поднимает сухощавую руку, указывает на кованый сундук под окном.

Под кафтанами, полосатыми штанами и рубахами, вольготно расположились десять «яблочек». Тяжеленькие, оттягивают руку, а их ещё кидать нужно.

– Деда, а как я узнаю, кто оборотень? Их же от людей не отличить, пока не перевернулись, – карманы отвисают из-за бомб.

– Почуешь, в тебе есть часть ведающей крови. Сейчас же ступай, молодец и не отходи от барина ни на шаг, – старик укладывается на печи.

Я не дожидаюсь выхода из подвала братьев, а быстрым шагом спешу обратно к Давыдову.

– Что, Митька, так быстро возвернулся? Али не по нутру хозяевам пришлись твои басни? – Денис Васильевич затягивает подпруги.

В полном облачении, попыхивая трубкой, Давыдов радуется погожему летнему утру, даже не догадывается, что за его голову обещаны людские жизни.

– Не всем же вирши слагать, да элигиями по бумаге рассыпаться. Рассказал всё как есть скороговоркой, в ответ попросили земле русской кланяться, да и был таков. А ты, Денис Васильич, куда собрался? – возвращается тревожное чувство, как в хате старика.

– Да хочу вчерашнее вино из головы повыветрить, к дозорным проехаться! Проверить, как там французы! – легко влетает в седло Давыдов.

– Денис Васильич, я с тобой! Мало ли собеседник по пути понадобится! – я кидаюсь опрометью за своей лошадкой.

– Мой ли это Митька? Прежний, пока все горшки не облазит, и почесаться поленится! – Давыдов задорно щерится.

– Да как тебя одного-то оставишь? Накинутся музы оравой большой, да и утомят излишне. Вдруг завтра в бой, а ты уставший? Вот и поеду рядом, – улыбаюсь в ответ.

Мы выезжаем из села и, легко пикируясь, скачем по тенистой лесной дорожке. Тревога нарастает, стараясь её не выказывать, шучу и дурачусь. Глазами же обшаривал каждое дерево, кусты, где мог притаиться злобный враг.

Чу!

Что же так настораживает в раскидистом дубе? Непонятное и необъяснимое. Какая-то лишняя деталь на фоне зеленой листвы, пронизанной солнечными лучами.

Я тоже подобрался, хотя и не мог выявить причину беспокойства денщика.

– Денис Васильич, а дай-ка трубочку на секунду! – я понукаю шпорами лошадь, загораживаю от дуба Давыдова.

– Митька, ты ж не куришь! Никак начать вздумал, подлец? Ещё табак у меня таскать будешь! – гусар вытаскивает-таки изо рта трубку и передаёт с дурашливым поклоном.

Я незаметно достаю медный плод, руны скребут по пальцам.

– Не, Денис Васильич, понюхать хотел. Правду ли говорят, что табачок у тебя душистый! – я понимаю, что смущает в дубе.

Среди листвы, скрывающей под зеленым пологом шершавый ствол, выделяется ветка, необычная своей угольной чернотой. Более похожая на дуло винтовки, ветка остается неподвижной под налетающим ветром.

– Взаправду ароматный, не врут люди. Сейчас, Денис Васильич, не удивляйся, так надо! – фитиль тлеет алой точкой, и я со всей силы бросаю бомбу в сторону дуба.

Странная ветка выплёвывает пламя, и среди ясного неба грохочет громовой раскат. Сильный удар в бок выкидывает из седла, но я успеваю увидеть, как в куче листьев разрывается брошенный снаряд.

Земля кидается навстречу, жестко бьет по телу, вышибает дыхание...

Я вскрикнул от неожиданности, но меня, как всегда, никто не услышал.

Пытаюсь вдохнуть, но не могу, тяжелый камень давит на грудь, мешает, не дает воздуху проникнуть внутрь...

С дуба падает человек, секундой позже соскальзывает винтовка…

Падение врага вижу, когда Давыдов спрыгивает с коня и приподнимает мою голову.

Удалось-таки!

В глазах темнеет. Склонившийся Денис Васильевич, высокие деревья, ржущие лошади – всё теряет очертания.

– Митька, родной, ты как? Ты ж меня от смерти спас! Потерпи, сейчас закрою рану! – стоящий на коленях Давыдов прижимает платок к моему боку.

– Денисс Вассильич, так и не сссделал щщщей! – слова выходят с трудом, будто тащу гранитные валуны.

– Митька, родной! Да я тебе сам каждый день варить буду, только живи! – Давыдов слегка приподнимает меня, придерживая за плечи.

Смутно проступают усы, щеки… Остальное проваливается в темноту... По телу волнами расходится лютый холод… Серые сумерки клубами застилают глаза…

– Не отдавай на поррругание з-з-землю русскую! – я из последних сил хватаюсь за доломан.

– Не отдам, Дмитрий! Уж если они до такой подлости опустились, что из-за кустов стреляют, то и я в партизаны уйду. Отомщу за тебя, за Россию! Клянусь! – слова Давыдова проступают через вату, заложившую уши.

– Денис Васильевич! Французы перешли в наступление! Получен приказ отступать! – доносится ещё один голос.

– Митька! Вставай! Родной! Не смей умирать! Вставай! – трясет за плечи Давыдов.

Полная темнота… Холод…

– Вставай, Саша. Пора подниматься! Вставай, говорю! – громкий голос набирал пронзительности. – Вставай! Кому сказано?

– Теть Маш, ну ещё полчасика, я же в школу сегодня не пойду! – я натянул на уши одеяло.

– Вставай, говорю! Пора начинать тренировки, или ты собираешься от оборотней грязными трусами отмахиваться? – не унималась тетя.

– Ну, ещё пять минуточек, так давно не спал на нормальной кровати, на чистом белье, на мягких подушках, – я попытался надавить на жалость, но, как и раньше, безрезультатно.

– Хорошо, я отстану от тебя и впредь не буду трогать, если сможешь щелкнуть меня по лбу, – пошла на компромисс коварная женщина.

– Теть, да после щелбана придется скорую вызывать, – я выглянул из-под одеяла.

Тетя стояла посреди кухни – худенькие ноги в войлочных тапочках, ситцевый халатик поверх ночнушки и пластмассовые бигуди на седых волосах. Тонкие руки вызывающе поманили пальцами. Вид щупленькой тети, стоящей в странной боевой стойке, заставил меня расхохотаться.