Александра Огеньская - Старовский раскоп

В пиале бурда всё густеет и наливается цветом. Она, кстати, так и называется — "смолка", потому что густая, липкая, с резким хвойным запахом… Пока не превратилась в коричневый янтарь, вливаем в глотку. По глотке течет, отдавая горечью. В желудок опадает с протестами, но протесты давим к чертовой матери.

Почти сразу действует.

Сладкий дурман увивается арабской вязью. Весело перемигиваются бирюзовые шарики на шнурке. В них бурлит Сила, пей, пока не перелилась через край.

Бежит по пальцам. Язычки энергии ластятся к теплу человека. Они соскучились. Они очень давно сидят в холодном пыльном камне. Они еще помнят, как их толкали в этот камень, и помнят человека, который так их обидел. У этого человека теплые руки, жидкая бороденка и прячущаяся в ней усмешка. Теперь уже не узнать, кем этот человек был. Сейчас умирает последний клочок памяти о нем. Если придется самому наполнять бусы снова, то помнить они будут уже совсем о другом человеке…

Язычки подымаются к локтю. Там увиваются змеями, начинают покусывать и покалывать… У плеча наливаются полновесной тяжестью. На шее смыкаются пастью. Страшно подумать, что будет…

В висках отдается такой оглушительной болью, что…

Минут пять хватал воздух ртом как рыба на бережке. Крепкий непорядок, отец прав. Простая попытка подпитаться энергией отдалась таким откатом. Может, хоть сколько-то осело?

В полудурмане смолки сам на себя глянул Поверху. Тощая сеть горела слабо, местами превратившись в намек на самое себя, местами вообще прохудилась. Прав отец, сидеть в углу и не рыпаться. К пани Лизе сходить.

Еще раз огляделся. Ловить тут нечего. Никаких геройских подвигов. Но на три — четыре "прыжка" хватит? Нет, увы.

Дури еще достаточно. Смолки этой… Если подкинуть еще чуток, может, получится?

Если не получится, то что? Появятся еще несколько дырок в сетке ауры? Но не смертельно же? Хоть и больно?

Нет, не смертельно.

В пиале снова бурлило. И вились струйки дыма свечи.

И новый язычкок беспрепятственно тек по рукам до локтей, мягким котом расплывался на плече, а оттуда…

И спать-спать-спать… Часов пять. Но на прыжки теперь точно наберется.

…Ночь. Серые тени. Серые — фиолетовые и серые — синие, как на подоконнике. Но сейчас нет подоконника, а только снег под лапами. Зачем мы здесь? И зачем — петли следов?… Гуляй… пока можно… Рядом приплясывает черное пятно. Пятно большое, усатое и хвостатое. У нас есть часа четыре для охоты, а потом будет утро… А потом… Я понимаю… Да… Я согласна… Тогда беги… И под лапами — разлеты льдинок. И сладкий, теплый след зайца. Какого лешего заяц среди ночи? Но запах у него молочный, зовущий… И бежать, бежать…

— Андрей, я домой. Буду к вечеру. Если что-то нужно — звони.

— А? Да, понятно… скажи время…

— Половина одиннадцатого. Завтрак на столе.

— Нормально. Спасибо.

— Я пошёл.

…Слишком быстро. Дымящийся горячей кровью заяц в ночи — и его слабеющие трепыхания, его уютный мех, его тоненькие косточки… Луны не было, ее затянуло седыми потрохами облаков. Колется снежок, подушечки лап отмерзают. Сейчас хорошо бы в тепло, под бок к уютной печке, и чтобы кто-нибудь почесал между лопатками. Но рядом — он. Смотрит. Мы понимаем друг друга. Я помню. Я знаю. Я не хочу… Но не нужно снова. Не нужно-не нужно-не нужно!… Снова тени. Луны нет…

Из сна вышвырнуло пинком. Показалось, надвинулись со всех сторон черные хвостатые твари с алыми глазами…

Оказалось, телефон.

— Андрей?

— Да… — со сна не сразу сообразил, что это опальный координатор.

— Ты спал, что ли? — подозрительно прислушивается. — Ладно, не важно. Забыл предупредить — будь осторожен. Сейчас на улицах куча волков. Не напорись.

— А, хорошо. Это всё?

— И обязательно носи защитку.

— Да. Слушайте… — мысли оплывали свечным воском, — а можно в обряде исцеления обойтись без человеческой жертвы?

— Нет.

— То есть, если я остановлю обряд, то мальчик погибнет?

— Не сразу. Где-то до середины лета еще протянет. Там можно будет устроить второй обряд, уже без твоей Алины.

Целых полминуты осмысления.

— Тогда какая вам разница, если человек погибнет всё равно? Зачем вы взялись мне помогать?

— Не ломай над этим голову. Есть причины. Так что просто радуйся.

В трубке щелкнуло и замолчало.

Со стоном сел.

На часах — половина восьмого. Само то. Перекусить и идти. Пора уже, пора… У нас есть… да, точно. Сил у нас есть приблизительно четыре прыжка. А, возможно, даже на пять. На очереди — оружейная лавка пана Выховского.

***

— Алексей? Алло? Алексей, это Игорь Семенович Илейвссон… Иванов… узнали?

В трубке задумчиво-изумленный вздох:

— О… Отче, вы?

— Всё издеваетесь?

— А чего мне не издеваться? Катавасия-то продолжается. Про вас не слышно, а мы всё собачимся…

— Надоело?

— Теперь издеваетесь вы.

— Не без этого. Но давайте по существу. Сегодня в половине второго ночи. Святилище Саат. Будет очень интересно.

— Интерес какого рода?

— Пораскиньте мозгами…. Но советую полюбопытствовать лично.

— Интригуете, отче…

— Работа такая.

И отбой.

***

Пан Выховский лысоват и сутуловат, всегда небрит ровно настолько, чтобы намекнуть — бриться-то он бреется. Только редко. Старый коричневый костюм сидит на нем из ряда вон плохо, только подчеркивает сутулость и худобу. Лавка же Выховского напоминает берлогу или пещеру первобытного человека. Грязно, темно и пыльно. И мутный свет стекает вниз с единственного светильника под потолком, разливается по стеклу витрин. За стеклом лежат неопрятными грудами, вперемешку, ненужные никому пустышки и настоящие сокровища. Нужно их только отыскать. Всё вместе — сутулый хозяин, захламленная лавка и мутный свет — производят впечатление унылое и притом таинственно-предчувствующее…

Андрей бы уже у Выховского раза три или четыре, но очень давно, и не особо рассчитывал, что квелый и подслеповатый пан его запомнил.

— Здравствуйте, — подошёл к стойке. Пахло пылью и известью, по стенам топорщились тощие букетики остролиста. О, точно, Рождество… Но пыльно тут всё равно. А за стенами магазина сейчас еще светло и свежо. Там вьется легкий снежок, впрочем, не оседающий на мостовую, а превращающийся прямо в воздухе в морось.

Выховский прищурился. Реденькие брови съехались на переносице.

— Пан Шаговский-младший? — неуверенно предположил.

Что ж, помнит.

— Он самый.

— Вы, наверно, по поручению отца? Насчет браслетов? — хозяин нацепил на нос очки. Очки ему не особо шли, поскольку были тяжелыми и старыми, и на переносье бугристого носа смотрелись каким-то мастодонтом от стекольной промышленности.

— Нет. Насчет браслетов отец сам с вами переговорит. А я насчет боевых амулетов. Есть что-нибудь против оборотней?