Александра Огеньская - Слепое солнце

— Ну, почти. Умный мальчишка, такие и сами по себе долго не живут. Добегался. Ага? — место чаши занимается бледное даже в оранжевом свете свечей пятно лица. Ладони ушли и боль оборвалась. Тусклая чернота глаз мучителя вопрошала о важном, но мысли путались, смысл ускользал. — Молодец, мальчик. Бегал-бегал, и сам к нам прибежал. А мы голову ломали, как заманить. Идеальная болванка. Молодой, здоровый, выносливый, долго протянешь…

— Давай же! Чего время тянешь? — угрожающий шелест. На потолке грубо намалеванная алым шестиконечная звезда. Пальцы мёрзнут.

— Сам знаю. Не тупой. Чашу мне сюда!

Снова дразнила и пугала чаша. Грубые узловатые пальцы ныряли в нее и выныривали уже липкими и темными от крови. Потом они тыкались то в лоб, то в плечи, то в живот Джоша, выводили старательные иероглифы. Кожу стягивало коркой.

Опять пели и бормотали, дрожал свет, по потолку бежала рябь теней, плескалось беспамятство у порога — и, на счастье, затопило. Надолго.

Очнулся — лили на лицо, на грудь остывающее тепло. Захлебнулся — солёной густой горечью попали в нос. Обливали кровью из чаши. Жарко шептали:

— Почти готово. Почти… Ох и Сил потянул! Живой ты там? Живой. Только не сдыхай пока, еще успеешь. Потом…

И в сторону, требовательно:

— Полыни подкиньте!

В ответ завоняло палёной горечью.

— Ну, заключительный этап. Начинай, Эрен…

Там — послушно начали: забубнили скороговоркой, замотало огонёчки свечей конвульсиями висельника. Здесь — тоже. Вновь принялись за грудь и живот, широко разгоняя кровавую лужу по коже. Обещали:

— Источник! Источник пробьем! Представляешь, парень, чистым Источником станешь! В смысле — Вратами! Нравится? Единственные за всю историю настоящие, живые Врата!

Сквозь бубнеж прорвалось:

— Маль, кончай трепаться, мы уже почти!..

— Я тоже.

В груди заворочалось, сердито ощетинилось иглами чистейше пламя. Пламя стремительно росло, топило горло, мешая дышать, распирало рёбра, готовые вот-вот разлететься под непреодолимостью набухания — Джош застонал сдавленно.

— Чуешь? Чуешь Силу?! Близко уже… живой Источник… Можешь гордиться. Пока можешь. Что, наружу просится? Такая уймища. Чую… Сейчас я помогу тебе выйти, драгоценная…

Смутно, неверно — кинжал с обсидиановой рукоятью, хищный длинный зуб…

— Маль! Черт! За щенком хвост притащился! Дружки его приперлись! Ты слишком затянул обряд! Забираем всё и уходим!

— Нет. Успеется. Минут двадцать есть. «Омниа…»

— Маль, твою ж!.. Уходим! Бросай!

— Нет. Я угрохал в парня все Силы! Снова десять лет собирать?!

— Хрен с Силами! Уходим!

— Придурки! Мальчишка уже Источник! Только вскрыть осталось! Оставим его Светлым — всё зря!

— Хорошо, берем с собой и уходим!

— Помрёт! Не продержится больше часа… А… пошли вы! Катитесь! Сам закончу! Оно того стоит! Пять минут! А барьер еще минут семь продержится гарантированно!

Ярко вспыхнуло. И взметнулся обсидиановый кинжал…/

Джош испуганно вынырнул в реальность, жадно глотнул невкусного застоявшегося воздуха, закашлялся. Рядом вздрогнули, тяжело навалились под бок. С перепугу — только что был кинжал, а теперь темно и слепо! Проклятые «зрячие» галлюцинации! Дразнят! — судорожно отпихнул от себя тяжесть, вызывая обиженный лай. Тут же полезли горячим шершавым, как наждачка, языком в лицо.

— Цезарь, мой хороший… — обслюнявил все щёки. — Ну, хватит…

Оттолкнул снова, но уже аккуратно, необидно. Значит, умный пёс действительно сумел найти себе местечко поуютней — под боком у хозяина. И, нужно сказать, удачно — не позволил окончательно закоченеть на каменной плите. Да и куртка за время отключки успела подсохнуть. Аккурат с того боку, который пригрел Цезарь.

— Умный мальчик, молодец. Сейчас домой пойдем.

Внезапно пережитый клок памяти бился в такт тяжело бухающему сердцу. Мутило. Но анализировать пережитое пока было рано — сначала собрать мысли в кучу. Нашарил диктофон, поставил запись на повтор — разочарованно послушал тишину, изредка разбавляемую шорохами мечущегося тела и невнятным рычанием Цезаря. И всё. Тишина и треск записи убаюкивали, мечущиеся клочки образов в голове требовали покоя — отстояться, устаканиться, прийти в систему. — Сейчас пойдем. Сейчас, Цез. Знаю, тебе не нравится здесь.

Только тело действовало исходя из своих потребностей, не спешило подчиняться, плевало на понятия «нужно» и «должен». Вместо того чтобы подняться и уходить, Джош застегнул куртку до самого подбородка, покрепче обнял Цезаря, щекой пристроился на пушистый бок и позволил телу делать, что оно захочет.

— Сейчас пойдем… Только немного… минут пятнадцать… — зевнул. Тело хотело спать. Телу было ровно — опасно или не опасно, холодно или тепло. Тело дошло до края и поставило вопрос ребром.

Каждый аккорд «Турецкого марша» отдавал в мозгах спазмом острейшей боли. В такие моменты Джош ненавидел Моцарта чистейшей ненавистью. Впрочем, сначала нужно было осознать, что звучит именно «Турецкий марш», затем — что композитор Моцарт, и только потом — что звонит телефон. Опять — Мэва. Вспомнить, что с Мэвой разругались в пух и прах, уже не успел — на «прием» пальцы нажали автоматически.

— Слу…шаю.

— Хвала Свету! Ответил! Придурок! Ты чего вытворяешь?! Всех уже обзвонила! И твоего собачьего инструктора, и Конрада, и Мартена! И в «Марне» была! И в лавке! И дома! Придурок, твою мать! Пришибла бы нафиг, так напугал!

Пока в ухо вопили с интонациями базарной бабы, память возвратилась.

— Беккеру… доложила уже?

Вопли сникли.

— Так и?

— Нет. Честное слово, — устало и искренне. Может, правда. — Где ты находишься?

— Не важно. Через час буду дома. Сколько времени уже?

— Пять минут шестого. Почему у тебя голос такой странный? Скажи, где ты находишься, и я тебя заберу.

Джозеф со стоном потянулся, погладил Цезаря. Предложение Мэвы нужно было всесторонне обдумать.

— Джош, ты слушаешь?

В конце концов, если приспичит, Мэва все равно доложится: не сегодня, так завтра. Ну, настучит, что Рагеньский ездил на место преступления, что с того? Святая обязанность любого хорошего детектива. А тащиться до остановки сквозь дождь и грязь до остановки, потом через полгорода, после еще квартал до дома — мягко говоря, не хотелось.

— Слушаю, Мэва, слушаю. Через двадцать минут забирай. Коттедж некроманта, подвал.

— Хорошо, скоро буду.

— Через двадцать минут, — с нажимом, настойчиво.

— Ладно. Засекаю время.

Двадцать минут — чтобы избавиться от «улик» — выбросить пустой уже пузырёк, привести себя, а в особенности — мысли в порядок. И записать, записать, пока не забылось! Торопливо, путаясь и сбиваясь, надиктовать, шалея от внезапного понимания: