Нэнси Холдер - Антология «Дракула»

Предполагалось, что съемки в студии пройдут без особых проблем, но румыны и тут не оправдали ожиданий Фрэнсиса. Декорации постоялого двора, наверное самые простые в фильме, до сих пор не были готовы, хотя в распоряжении плотников и оформителей был почти целый год. Поначалу они попытались один из офисов студии превратить в спальню Харкера. Но комната была так мала, что разместить в ней актера, камеру и декорации не представлялось возможным. После этого оформители разместили злополучную спальню посреди студии звукозаписи, но при этом так надежно укрепили стены, что их невозможно было передвинуть. Сторатто мог снимать здесь в одном-единственном ракурсе — с потолка. Наконец стены смонтировали так, что они позволяли камере передвигаться. Но теперь Фрэнсису категорически не нравились декорации.

Над кроватью, на том самом месте, где по замыслу Фрэнсиса должно было висеть распятие, красовался сильно отретушированный портрет Чаушеску. Через Иона Фрэнсис попытался объяснять Лоснящемуся Костюму, что действие фильма происходит в ту эпоху, когда Бессменный Президент еще не пришел к власти, и потому его портрет на стене будет воспринят как нонсенс.

Лоснящийся Костюм, похоже, никак не желал верить, что в истории Румынии были эпохи, когда страну возглавлял не Чаушеску. Он нервно озирался по сторонам, словно ожидая, что его вот-вот обвинят в государственной измене.

— Принесите распятие! — настаивал Фрэнсис.

Спор грозил затянуться до бесконечности, и Кейт позволила себе сесть в кресло режиссера. Кресла и стулья были на съемочной площадке большой редкостью. Мартин Шин, исполнитель роли Харкера, уселся на кровать, скрестив ноги, и потягивал из фляги бренди. Запах алкоголя разносился по студии. Лицо актера багровело, движения его становились замедленными. В последние несколько дней он все больше и больше становился Харкером, забывая о том, что он — Марти. Фрэнсис жестко направлял его по этому пути, препарируя душу актера эмоциональным скальпелем, точно луковицу ножом.

Фрэнсис приказал Иону принести неуместную деталь интерьера, надеясь, что с портретом в руках ему легче будет объясняться с Лоснящимся Костюмом. Ион, жизнерадостно ухмыляясь, проскользнул мимо сидевшего на кровати Марти и потянулся за портретом. Снимая портрет со стены, он изловчился ударить его о спинку кровати. Стекло разбилось, один из острых кусков проделал в лице президента здоровенную дыру.

Ион потупил голову в фальшивом раскаянии.

Фрэнсис довольно просиял. Лоснящийся Костюм, пораженный до глубины души, счел за благо признать поражение и отступить. Он явно опасался, что его сочтут соучастником надругательства над святыней.

Распятие наконец-то заняло место на стене.

— Марти, ты должен полностью раскрыться, — заявил Фрэнсис. — Распахни перед нами свое бешено бьющееся сердце, вырви его из груди, сожми в кулаке и швырни на пол.

Кейт казалось, Фрэнсис рассчитывает, что актер выполнит его распоряжение буквально.

Мартин Шин попытался сфокусировать взгляд и медленно отдал салют.

— Тишина на площадке! — рявкнул Фрэнсис.

Кейт беззвучно плакала и никак не могла остановиться. Все, кто присутствовал на площадке, за исключением Фрэнсиса и, возможно, Иона, тоже заливались слезами. Кейт казалось, она присутствует на пытке политзаключенного. У нее было одно желание — прекратить эту пытку.

Эпизод снимали без всякого сценария.

Пытаясь вытащить из Марти Джонатана Харкера, Фрэнсис загнал актера в угол и сломил его волю.

Эпизод должен был находиться в начале картины. Замысел режиссера состоял в том, чтобы показать истинного Джонатана, который должен втянуть зрителей в свой внутренний мир. Без этой сцены главный герой мог бы показаться посторонним наблюдателем, который бродит меж других людей как неприкаянный.

— Вот ты, Рид, насколько я помню, писательница, — обратился к Кейт Фрэнсис. — Накарябай-ка мне подходящий текст. Внутренний монолог. Так называемый поток сознания. Дай мне настоящего Харкера.

Сквозь запотевшие от слез очки Кейт взглянула в блокнот, в котором успела нацарапать несколько неровных строк. В первом варианте монолога она попыталась оживить реального Джонатана, которого хорошо помнила, Джонатана, который был бы чрезвычайно смущен, узнай он только, что способен производить поток сознания. Фрэнсис прочел ее писанину, порвал ее на мелкие клочки и посыпал ими голову Марти. Актер, пьяный в дым, только закрыл глаза и повалился на постель.

Обнимая подушку, Марти рыдал и громко призывал Мину.

«Все о Гекубе», — подумала Кейт. Мина в фильме присутствовала лишь в качестве портрета, помещенного в медальон. Одному Богу известно, что подумает миссис Харкер, когда посмотрит «Дракулу». Если только она сочтет нужным его посмотреть.

Фрэнсис приказал группе не обращать внимания на жалобы Марти. «Актеры обожают скулить», — сказал он.

Ион перевел.

Кейт вспомнила, как после грозы Фрэнсис вопрошал: «Кто-нибудь из вас знает, сколько стоит этот гребаный фильм?» Да есть ли на свете хоть что-нибудь, за что стоит платить такую цену?

— Я не хочу просто снять «Дракулу», — заявил Фрэнсис в одном из интервью. — Я хочу стать Дракулой.

Кейт пыталась сочинить внутренний монолог, который подходил бы Харкеру, соединяющему в себе Марти и Фрэнсиса. Она оживляла самые мрачные свои воспоминания, которые по-прежнему горели в ее памяти, подобно тлеющим углям.

Блокнот покрылся красными пятнами. Она плакала кровавыми слезами. Такое случалось не часто.

Камера была совсем близко от лица Марти. Беспощадный режиссер наклонился над кроватью. Зубы его были оскалены, пальцы скрючены, как когти. Марти пробормотал что-то невнятное, пытаясь отмахнуться от назойливого объектива.

— Не смотри в камеру, Джонатан, — приказал Фрэнсис.

Марти зарылся лицом в подушки. Его начало рвать, он корчился в судорогах тошноты. Кейт хотелось заявить, что подобные издевательства переходят все границы, но у нее не хватало смелости. К тому же она опасалась, что Мартин Шин никогда не простит ей, если она помешает снять сцену, за которую ему светит награда американской киноакадемии. В конце концов, он актер. Сыграв эту роль, он о ней забудет. Сбросит с себя бедного Джонатана, как поношенный пиджак.

Справившись с приступом рвоты, Марти перевернулся па спину и уставился вверх, туда, где должен быть потолок, который почему-то отсутствовал.

Камера без конца снимала его крупным планом.

Марти лежал неподвижно.

Наконец оператор сказал:

— По-моему, он не дышит.

В течение бесконечно долгой секунды Фрэнсис не давал сигнала прекращать съемку.

Наконец он оттолкнул камеру локтем, метнулся к Марти и приложил ухо к его впалой голой груди.