Константин Соловьев - Слуга Смерти

Свободной левой рукой я задержал его готовящийся опуститься локоть — попытайся я увеличить дистанцию, удар настиг бы меня прежде, чем я сделал бы и полшага. Но ударить кортиком я не успел — звенящая боль громыхнула в голове, и я полетел на пол сквозь водоворот мельтешащих огненных брызг.

Вставать на ноги после крепкого удара кулаком в челюсть очень сложно. Тело шатает из стороны в сторону, как после полудюжины вина, в голове точно звенят крохотные колесики и шестеренки, которые от встряски позабыли свой порядок и смешались беспорядочной кучей где-то в затылке.

«Слишком близко».

Слишком поздно. И слишком медленно.

Все еще полуослепший, я с трудом поднялся на колени и рванулся в сторону. Палаш пронесся мимо, но сопровождался он не свистом, а тяжелым, монотонным гудением. Так может гудеть воздух перед грозой. Так гудит остывающая после выстрела пушка. Так гудят крылья смерти.

Я упал на бок, ребра остро заныли, но сейчас мне не было до них никакого дела. Кречмер возвышался надо мной, — огромный, неподвижный, с занесенной для удара рукой.

«Он сильнее, — шепнуло что-то рядом, я даже ощутил дуновение чьего-то легкого дыхания в щеку. — Закончи с этим. Ты просто слаб».

Я бросился на Кречмера, не успев толком встать, рывком. Сейчас! Мне казалось, я чувствую кончиками пальцев теплоту его кожи. Я буквально ощущал, как узкое лезвие кортика входит ему между ребрами, мягко, как в тряпичную куклу. И я опять на мгновенье отразился в его глазах.

Он встретил меня ударом ноги, и подкованный сапог, мелькнув около моего лица поцарапанным носком, пришелся мне в живот. Кажется, я успел разглядеть на подошве клочья сена и комья весенней грязи. А потом мои внутренности словно выпотрошили, залив вместо них расплавленный свинец. Я взвыл, как раненный пес, крутанулся и снова рухнул на пол. Ощущение собственного бессилия грызло изнутри и доставляло больше мучений, чем боль в отбитых внутренностях.

Поражение.

Рано или поздно каждый тоттмейстер отправляется на свидание с той, кому он так долго служил.

Зарычав от злости, клокочущей ядовитой желчью в моих жилах, я попытался поднялся, вслепую размахивая перед собой кортиком. Но Кречмер не дал мне такой возможности. Он дал мне боль. Эфес палаша с треском, от которого перевернулся вверх ногами весь дом, впечатался мне в висок. Меня отбросило куда-то в сторону, и направления я уже не осознавал. Просто мое тело поднялось в воздух и переместилось.

Смерть — капризная дама, ее слуги не заслуживают к себе ни милости, ни снисхождения.

Я почти ослеп. Перед глазами зудело огненное марево, в котором пульсирующими кровавыми и оранжевыми комками гудела боль. Боль поселилась в моем теле, вырыла там ходы и затопила их пожирающим плоть ядом.

Когда ко мне вернулось зрение, первое, что я увидел — Кречмера. Он стоял надо мной и смотрел вниз. И казался на удивление спокойным. Все, что в нем было от зверя, пропало, точно наваждение. «Ну что, Курт, как вы? — спросит он сейчас. — Я рад, что вы нашли возможность присутствовать».

В моей руке был по-прежнему зажат кортик, хоть я этого и не чувствовал. Но Кречмер прочитал мои мысли быстрее, чем я успел пошевелиться.

— Мне очень жаль, Курт, — сказал он печально.

Я вновь увидел начищенный носок его сапога. На этот раз боль сожрала руку. Я слышал треск, отвратительный треск вроде того, который раздается, когда лопаются деревянные рейки, обернутые парусиной. Боль захватила в свой огнедышащий рот всю руку целиком и раздробила ее тупыми вращающимися резцами зубов. Кажется, я закричал.

— Вы нравились мне, Курт, — говорил мне кто-то сверху. — Но вы знаете, что я не могу поступить иначе. Это тот вексель, который совесть не позволит мне хранить.

Смерть — добрая хозяйка. Всем своим слугами она предлагает один и тот же подарок.

— И вы сами виноваты. Я лишь взял на себя…

Скрежет клинка по доскам.

Смерть не отказывает…

— …сами сделали выбор, за который несете…

Смерть — это дом, в который ты возвращаешься, куда бы ни направился.

Смерть — награда и наказание.

— …если бы вы…

Смерть — черный омут, окунаясь в который, теряешь все, что оставил наверху.

Шипение стали.

— Простите меня, Курт.

Смерть — это пустота…

Я очнулся от того, что какой-то большой и тяжелый предмет врезался в дерево рядом с моим лицом. Я поднял веки и тотчас пожалел об этом — мир хоть и появился в цвете перед глазами, но был еще зыбким, каким-то плоским и звенящим, точно всё, что находилось вокруг меня, не существовало на самом деле, а было нарисовано на дне огромной треснувшей тарелки. Я слышал человеческие голоса и чувствовал запахи, которые сейчас не имели для меня никакого значения. С трудом переведя взгляд, я посмотрел перед собой. Дерево оказалось грубой столешницей, изрезанной ножами, тяжелый предмет — пивной кружкой. Судя по мыльной, с желтоватым отливом, шапке пены, пиво только что нацедили.

— Выпей, — посоветовал человек, поставивший ее передо мной. — Помогает. Я иной раз такую взбучку получал, точно полк французских гренадеров меня в качестве мишени на стрельбище пользовали, а хлебнешь пива, кровь разжижишь — и в голове как-то проще и яснее…

Это был Макс Майер. Он внимательно и заботливо смотрел на меня, устроившись по другую сторону стола. Стол… Макс казался большим, пышущим здоровьем и жаром, каким-то до удивления реальным и плотным в окружающем меня непонятном мире. Стол, пиво… Да где же я?

Мне стоило значительного труда обернуться, но это помогло — я увидел помещение с невысоким закопченным потолком, ряды столов, занятые людьми, покосившееся колченогие стулья, стойку… Значит, трактир. Но какой? «Император Конрад»? Я поискал взглядом, но не обнаружил обескураженного императорского лика в раме. И Бог с ним… Только вот запах здесь стоял отчаянно душный, какой-то едкий, сдавливающий. Вечно Макс выберет самый страшный трактир в городе…

«Город? Мы в Альтштадте?» Моя мысль была еще слишком слаба, она плутала в темных закоулках сознания, как замерзшая муха в клочьях липкой паутины. «Альтштадт… Трактир… Макс…».

Я пошевелился, чтобы взять кружку, но что-то мягко воспрепятствовало этому. Опустив взгляд, я обнаружил, что моя правая рука висит на груди на перевязи, обмотанная грязным лохматым бинтом. Я машинально прикоснулся к ней пальцами левой и едва не вскрикнул — внутри костей заскользили огненные змеи.

— Спокойно ты, — сказал Макс. — Забудь про руку, покамест. Кости, конечно, полопались, но через месяцок ты и думать про это забудешь. Эх, Шутник… Пей, пей!

Я взял кружку левой рукой и, с трудом оторвав ее от стола, поднес ко рту. Пиво показалось мне пресным, выдохшимся. Но, как ни странно, именно оно подстегнуло едва ворошащееся сознание. Рука!..