Надя Яр - Сон Чудовищ

Слева и сверху было какое-то движение. Я поднял глаза. Немного впереди меня по карнизу четырёхэтажного дома напротив шла лошадь. То есть это я сначала решил, что это лошадь. У неё были мутно-красные глаза. Она была чёрной вся сплошь, как чернила. Что-то с ней было не так; она шла не так, как ходят кони. Горожанин-то я горожанин, но коня я узнаю. Эта лошадь кралась, словно хищные кошки в саваннах. За долю секунды я отметил, что её суставы какие-то не такие, как положено лошади, слишком гибкие; слишком короткие ноги. Потом лошадь прыгнула.

Я не успел испугаться. Она мягко приземлилась на тротуаре метров за пятнадцать передо мной, сунулась острозубой мордой под каменную арку и тут же сильным скачком вознеслась назад на карниз, унося с собой большую кучу тряпья. Я сделал пару шагов к этой арке и увидел смятые газеты и тряпки там, где полминуты назад спал бомж. Рядом валялся бумажный стаканчик для поданных денег. Из него рассыпалась жалкая мелочь. Я глянул наверх. На крыше напротив лошадь перекинула добычу через карниз и активно жевала.

Я пошёл себе дальше, тихонько дыша. Инстинкт мне подсказал, что бояться не стоит, я не бомж и не то чтобы дичь, да и не прервёт хищник трапезу, чтобы гнаться за кем-то по новой… Голосовать на выборах за Белых Братьев, что ли, явилась и тут же сдохла злобненькая мысль. Всю дорогу они говорят, что Чёрные справляют обряды на дачах и в окрестных рощах, что их в городе больше трёх тысяч, а в столице и не сосчитать… Правда, Белые Братья не говорят, а вопят, мерзко и истерически, их ораторы чаще всего вызывают желание вызвать одновременно скорую и полицию, и голосуют за них около трети процента — таких экземпляров… Голосуют за них, на последнем издыхании шепнула мысль, люди вроде меня. Те, что видят суть Тьмы. Видят нежить. Нежить значит не то, что она не живёт, она нежить в том смысле, что нам с ней не жить.

В лавке я обнаружил, что слишком долго слишком осторожно дышу, и перевёл дух. Здесь, по крайней мере, не было никаких тварей. Я давно это знал и понял только сейчас, что я знал: эта лавка ведь тоже мой дом, ну а нежить… нежить в мире, но нежить не в доме. Если только не впустишь сознательно. Мой дом — моя крепость, говорил тот селянин, что построил свой дом из камней, и зубастые монстры его не раскопали, не разрушили и не сожгли — не то что жилища его мирных, наивных собратьев…

Книги — довольно дорогой товар, особенно переплетённые и на хорошей бумаге. И старые. В лавке у книголюба глаза разбегаются. Дело даже не в ценах, а в том, что время на чтение не прилагается к проданной книге. Человек постоит, полюбуется, вытащит книгу, две, три, пробежится голодненьким взглядом по строкам, помусолит и положит на первое попавшееся место. В результате хорошо, если хоть одну книгу купит. Некоторые нагло читают в самом магазине. Специально для этого я им кресла поставил, но смысл ведь не в том, чтоб они тут читали, тут не библиотека. Кресла — чистая вежливость и к тому же реклама. Есть люди, которые книгу прочтут и потом уже купят. Есть такие, что начнут её тут и уносят домой уже купленной. Не дашь им тут читать — ничего и не купят, пойдут в другой магазин, супермаркет какой-нибудь, там не так тихо будет, зато можно сколько влезет сидеть и читать. По утрам, часов в девять, ещё до распределения новинок по магазину, я просматриваю мои книги и ставлю на свои места всё, что вчера рассовали куда попало нерадивые покупатели. Приходится смириться и с тем, что часть помусоленных книг теряет новенький вид, приобретает морщинки, следы или пятна. Такие я уценяю, некоторые, если сильно изранены или звучат интригующе, забираю домой.

Этим утром я решил забрать экземпляр Сильмариллиона, который вчера упал на пол и чуть-чуть помялся. У меня есть один старый, в коже, но этот в бумажной обложке и тем и хорош. В нём можно делать пометки. Толстый томик удобно уселся в ладонях. «История Сотворения Мира и первых эпох после Музыки Айнур», прочёл я на обложке, «эпическая история эльфов». И тут вспомнилась и зазвучала в затерянной памяти лета музыкой детских ладоней песенка-считалочка, которая почему-то слыла «запретной» и «чёрной» и которую (мудрые дети) мы пели на западный лад:

И это сон, вернулось утреннее понимание всего. Король воров заснул на луне, он упал, так высоко, так низко, далеко и безвозвратно… Он спит, разбившись в мелкие осколки; он спит в движеньи атомов и электронов, в снежинках, в северных горах, в машинах, магии и кольцах, он спит, напившись в стельку, у походного костра и в сердце каждого живого существа. И бродят Змеи, Птицы, Кони в мироздании. Осиротевшие осколки Снов…

Я шёл домой по ноябрю. В тот вечер ветер гнал дорогой листья. Иссохшие, оборванные с ветви, они шуршали под ногой расписанными, хрупкими листами древних книг. С ноябрём шёл Король-Зима, Король воров, забывший на земле всю нежить на своём пути за солнцем, к побережью. Он высосал из листьев зелёные их жизни и одарил их нежной радугой цветов во всём бесчисленном и одиноком умирании… Недолго им осталось под ногой шуршать. Этих непрошеных пришельцев из садов и парков сметут под утро городские дворники, отправят в мусор, в землю загнивать…

Кот Муций ждал меня на коврике у двери и уже успел немного отодвинуть лапой просунутую почтальоном в дверь газету, чтоб я не наступил. Когда я дома, он не трогает газету, ведь я её и так увижу и не наступлю… Я покормил его и выпустил во двор. Ушёл он, как обычно, тихо и не торопясь, дугою обойдя уродливую тумбочку в прихожей, доставшуюся мне от предыдущего квартиросъёмщика. Я проводил глазами чёрный хвост кота, идущего вниз по ступенькам. На сегодня осталось только одно дело.

Я взял большой кухонный нож, немного наточил и подошёл к плюгавой тумбочке. Она обычно была очень незаметна, и я клал на неё всякую всячину — рекламу, письма, шарф, перчатки… Ни разу мне не пришло в голову её открыть. Ещё сутки назад мне это в голову не приходило. С тех пор многое изменилось.

Тумбочка открылась удивительно легко. Я задержал дыхание на случай, если завоняет. Нож применять не пришлось. То, что когда-то жило в тумбочке, давно издохло. Под белыми слоями паутины я видел чёрные пластины хитинового панциря и ноги существа, длиной не меньше полуметра, с изогнутыми толстыми когтями. На самом дне угадывался высохший скелетик небольшого животного, наверняка котёнка, наверняка пропавшего когда-то у кого-то, кто долго о нём горевал… Мой умный, чуткий Муций, серьёзный взрослый кот, знакомый с нежитью на уровне инстинкта и обходящий её, дохлую ль, живую ль, как испокон веков все кошки и коты, все знающие ночь и Тьму созданья…