Дайана Галлагер - Туман и камень

«Но уж я-то одержу победу», — подумал Шрам, глядя, как мальчишки бегут вокруг темного поля. Поражение совсем не входило в его планы. Никто из людей не мог победить Страториуса, самого известного гладиатора времен императора Октавиана Августа. И лишь троим львам удалось разорвать его когтями и клыками.

Даже больше чем девятнадцать веков спустя Шрам все еще слышал крики толпы, заполнившей Колизей и выкрикивавшей его имя.

— Страториус! Страториус!

Шрам шагал по новенькой арене, доминировавшей над всем римским пейзажем. Из-под сандалий вздымалась пыль, а ноздри раздувались при воспоминании о прежних боях. Выступая во славу Рима и на радость распаленной толпе в последний раз, он не взял с собой ни оружия, ни доспехов.

Несмотря на свой статус, он всю жизнь чувствовал себя свободным человеком и игнорировал указ императора о жалости, убивая побежденных гладиаторов одним резким взмахом меча.

В наказание за непослушание непобедимого Страториуса приговорили к смерти раба — не от человеческого копья или меча, а от зубов диких кошек.

Когда Шрам приблизился, звери натянули цепи, которыми их приковали к каменным колоннам. Львы, голодавшие в течение трех дней, выставляли острые клыки и грозно рычали в предвкушении сытного обеда. Но он не обращал на них внимания, помня о том, что никакой император не сможет отнять или отменить его триумф.

Его схватили и обратили в рабство двенадцатилетним мальчиком, надеясь сделать из него обычного прислужника. Но благодаря его воинственному нраву и прекрасному телосложению хозяин вскоре стал обучать его искусству гладиатора. Страториуса вовсе не удивляло такое решение хозяина. Вскоре он стал настоящим гладиатором.

Шрам остановился в центре Колизея, приветствуя многотысячную толпу, собравшуюся поглазеть на его смерть.

— Я сражаюсь для вас! — крикнул он, повернувшись спиной к императору и лицом к народу. Его голос разнесся эхом над трибунами: — И я умру для вас!

— Страториус! Страториус! — крик ширился и уносился к небу.

Он привык к приветствиям. Движимый амбициями, Шрам за два года бесконечных тренировок сумел добиться нечеловеческой силы. Первый раз он вышел на арену в семнадцать лет.

И противник рассек ему лицо.

Но Страториус проткнул его грудь копьем.

Вот уже пять лет ему удавалось выходить победителем из любого поединка. И хотя в его жизни не было ничего, кроме арены, сражаясь, он чувствовал себя свободным гражданином.

Как и всегда перед боем, Страториус ощупывал свое изуродованное лицо. Но в отличие от побежденных им людей, хищники не испытывали перед и им страха, им нужно было только набить брюхо.

Страториус поднял высоко голову, чтобы не видеть зверей. Гладиатор понимал, что не уцелеет, но хотел, чтобы радость императора при виде его гибели была неполной.

Когда львы кинулись на него, он не стал защищаться. Просто остался стоять на месте, принимая смерть так же невозмутимо, как принимал жизнь.

Шрам умирал, слыша, как трибуны скандируют его имя:

— Страториус! Страториус!

Когда он оказался в потустороннем мире зла, то принял свою судьбу как должное. Демоны вылечили его, и лишь один шрам он решил оставить на память о прежних битвах как напоминание о своем прозвище.

Ни жизнь, ни смерть не смогли одолеть его. И никогда не смогут.

Пейдж сидела на чердаке, глядя, как Пайпер листает «Книгу Теней». Лео стоял рядом с женой и массировал ей плечи, тоже поглядывая на переворачивающиеся страницы.

Сестры не могли заснуть из-за сильного возбуждения, поэтому в десять часов, сразу же после выпуска новостей, поднялись на чердак. Вскоре к ним присоединился Лео, который уже успел побывать в «Небесной бухте». Он сказал, что все четверо мальчишек легли спать, и Пейдж немного успокоилась.

Наступила полночь. Сестры целых два часа обсуждали события прошедшего дня. Как заранее и предсказывала Фиби, они продвинулись не слишком далеко.

— А что, если невидимая рука что-нибудь написала в «Книге Теней», с тех пор как мы туда последний раз заглядывали? — спросила Фиби, надеясь, что сестра сможет найти новые сведения, которые могли привнести призрачные предки Зачарованных. Сама она сидела на полу по-турецки с блокнотом в руках.

— Ничегошеньки нету, — ответила Пайпер, не оглядываясь. — А как у тебя дела?

— Наверное, моя муза в отпуске, — Фиби ткнула ручкой в блокнот.

— Что у тебя там? — спросил Лео.

— Да ручка что-то не пишет. Обещаю, что заклинание появится к тому моменту, как мы встретимся с черным ангелом, — Фиби засунула ручку в рот и принялась стирать написанное.

Пейдж понимала, из-за чего Фиби так переживает. Ведь именно она увидела черного ангела, и хотя ей не стоило переживать по такому поводу, но она чувствовала себя ответственной за последствия увиденного.

Пейдж прекрасно понимала ее и тоже ощущала ответственность за судьбу Тодда. Она достала из кармана визитку, которую вернул ей мальчик, и подбросила ее в воздух с тяжелым вздохом.

— Ну, а у тебя что? — спросил Лео.

— Просто волнуюсь за Тодда, — ответила Пейдж.

— В связи с черным ангелом или вообще? — Пайпер закрыла «Книгу» и толкнула Лео на груду подушек с криком: — Прекрати!

— Чесание спины — моя специальность, — Лео картинно пошевелил пальцами.

— Наверное, вообще, — ответила Пейдж, возвращаясь к разговору о Тодде. — Ведь черные ангелы не охотятся за смертными мальчишками.

— А что с ним еще? — спросила Фиби.

— Он совершенно нелюдимый, — объяснила Пейдж, показывая всем визитку. — Я хотела оставить ему свой телефон, чтобы он не думал, будто я его бросила.

— Тогда почему же карточка у тебя? — спросила Пайпер.

— Тодд не взял ее, — Пейдж со вздохом положила визитку на стол. — Мне показалось, что мальчик доверился мне, но он вновь повернулся спиной.

— А мне так не кажется, — возразила Фиби.

— Почему? — Пейдж поглядела на нее с надеждой. Хотя Фиби подходила к анализу психики любого подопечного слишком академически, она все же хорошо разбиралась в людях.

— Судя по его психическим всплеском, — начала Фиби, — по тому, что он убегал из дома, ломал вещи и сторонился всех, он лишь проверял окружающих.

— На что проверял? — Пайпер поглядела на нее с сомнением. — На прочность?

Фиби покачала головой.

— По-моему, он надеялся, что кто-нибудь полюбит его так сильно, что сможет прощать ему все на свете.

Пейдж пожала плечами, думая о том, что сестра, возможно, права. Она изучила дело Тодда и теперь поняла, что последние пять лет его жизни подтверждают ее предположение.

— Пожалуй, в твоем мнении что-то есть, Фиби, — согласилась она, поднявшись на ноги и шагая взад-вперед. — Впервые попав в чужую семью, он поначалу ничего не вытворял, но потом начинал чувствовать себя одиноким и никому не нужным.