Далия Трускиновская - Шайтан-звезда

Довольный добычей отряд поклялся собаками, что пойдет за своей звездой туда, куда она поведет, и никто не удивился, что, найдя золотую маску, Джейран изменила решение, предоставила караван Фатимы воле Аллаха и отправилась по следу захваченных в плен айаров. Да и кто такие воины озерного племени, чтобы возражать Шайтан-звезде? Такая нелепость мальчикам в головы не приходила.

Джейран задумалась так, что перестала внимать уличному шуму. Если аль-Кассар не в Хире, куда полагалось бы везти плененного предводителя айаров, то, выходит, он где-то поблизости. Но почему, ради Аллаха, при одном упоминании о пойманных айарах жители Хиры становятся точно бесноватые?

– Я знаю, что мы должны сделать, о дядюшка, – вдруг решила Джейран. – Мы купим для меня женское платье, как носят здешние женщины, и я переоденусь, и пойду в хаммам! Там-то я узнаю, куда подевался аль-Кассар!

– Разве женщины занимаются пленными разбойниками? Может быть, и начальница городской тюрьмы – тоже ущербная разумом, о звезда? – уныло осведомился Хашим. Убегая вместе с Джейран из хана, где, кстати, осталось кое-какое их имущество, он оступился и теперь слегка прихрамывал.

– Нет, начальник городской тюрьмы, к сожалению, мужчина, – отвечала Джейран. – Но в его доме полно женщин. Подумай – начальником городской тюрьмы человек делается не в ранней молодости. У него наверняка уже есть три или четыре жены, а каждая жена имеет детей, и у каждой жены есть невольницы, которые служат ей и детям, входят и выходят. Кроме того, начальник тюрьмы имеет сотрапезников, а у них тоже есть жены и любимицы, а у тех – невольницы. Я очень удивлюсь, если не найду в хаммаме женщины, которая не знает хоть что-нибудь об аль-Кассаре.

– Если мужчины чуть не бросились на нас с кулаками, то женщины обольют тебя кипятком, когда ты начнешь расспрашивать об айарах, – разумно предположил Хашим.

Джейран пожала плечами. Ей пришлось однажды разнимать женскую драку в парильне – и скверное это было зрелище…

– А что, если ты зайдешь в мечеть, о дядюшка? – вдруг предложила она. – Там сидят за чтением Корана благочестивые старцы. Они не станут размахивать кулаками, да и кипятка там нет. Ты осторожно расспросишь их…

– Кто это не станет размахивать кулаками? Благочестивые старцы? – Хашим ударил себя по бокам сухими ладошками и рассмеялся скрипучим, но веселым смехом. – О доченька, двадцать лет я ежедневно приходил в мечеть – и если я не знаю этих благочестивцев, то никто их не знает!

– О дядюшка, а зачем двадцать лет подряд приходить в мечеть? – Джейран, разумеется, знала, что есть люди, которые выходят оттуда лишь ради естественной нужды, и даже едят там же, но ее поразило, что Хашим назвал протяженность ее собственной жизни, и она даже испугалась при мысли, что, возможно, при ее рождении кто-то уселся в мечети и сидит там по сей день.

– О доченька, а как ты полагаешь – откуда берется знание? Может быть, звезды рождаются с полной головой всяких сведений, а нам, смертным, приходится вкладывать их туда годами, – объяснил Хашим, начисто забыв, что речь идет о знаниях, которые он проклял и променял на веру в шайтана. – Вот я знаю количество букв в Коране и стихи, отменяющие и отмененные, и суры мекканские и мединские, и причины их ниспослания, а представляешь ли ты, о звезда, сколько на все это ушло времени?

– Количество сур помню и я, – Джейран возвела глаза к небу, призывая точную цифру. – Их сто четырнадцать!

– И мекканских из них – семьдесят сур, а мединских – сорок четыре, – добавил Хашим. – Суры сосчитать несложно даже тому, кто не владеет грамотой. А стихи? А буквы? – Старик начал горячиться. – Я был похож на человека, который всю жизнь искал дохлого осла, чтобы украсть у него подковы! – воскликнул он так громко, что заглушил рыночный шум, а прохожие, невзирая на толчею и суету, посторонились.

– А разве у осла есть подковы, о дядюшка? – удивилась Джейран.

– В том-то и дело! Этот счет едва не сделал меня бесноватым, а проклятый шейх Абу-р-Рувейш едва не загнал меня преждевременно в могилу! Я сидел в одном углу большой пятничной мечети с Кораном на коленях и каламом без чернил в руке и считал буквы на каждой странице, а потом брал другой калам, макал его в чернильницу и писал на бумаге цифру! А потом я счел их все вместе – и знаешь ли, сколько у меня получилось?

– Откуда мне это знать, о дядюшка? – Джейран искренне удивилась такому странному для вроде бы разумного старика занятию.

– Триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят букв, о звезда! И я занимался этим шесть дней, от пятницы до пятницы, днем выходя из мечети лишь по нужде! Правоверные кормили меня прямо в мечети! И вот я написал эту цифру, и устремился к Абу-р-Рувейшу, призывая имя Аллаха, а он, этот скверный, пока я действительно в поте лица считал буквы, принимал своих приятелей и беседовал с ними, а потом для приличия тыкал несколько раз пустым каламом в страницу Корана, чтобы все видели, как старательно он ведет счет! И этот проклятый, услышав мою цифру, говорит, что она – неверная и что букв в Коране – триста двадцать три тысячи шестьсот пятьдесят две! Значит, у меня куда-то подевалось восемнадцать священных букв? И я опять сажусь все в тот же угол, и открываю Коран на первой странице, и начинаю счет заново…

– А какой от этого прок, о дядюшка? – осмелилась спросить Джейран.

– Ни малейшего прока! Уж лучше бы я и впрямь ходил по пустыне в поисках дохлого осла! По крайней мере, я дышал бы свежим воздухом, и не видел проклятого Абу-р-Рувейша, и не пренебрегал молитвой ради непрерывности счета, и это было бы куда более угодно Аллаху, чем сидение с пустым каламом над словами, смысл которых я из-за этого счета перестал понимать! А дальше вышло вот что – Абу-р-Рувейш поднял крик, и сбежались правоверные, и одни были на моей стороне, а другие – на его стороне, и мне мешали сосчитать все заново, а потом мимо проходил вали со стражниками, и он услышал, что в мечети творится какое-то непотребство, и стражники вошли, и выставили нас всех из мечети, причем я получил кулаком по шее, а Абу-р-Рувейш – нет!

– А я слыхала, что читающему Коран за каждую букву зачтется десять благих дел, – вспомнила Джейран.

Тут она обнаружила, что осталась на базаре едва ли не наедине с Хашимом. Купцы поспешно закрывали лавки, водоносы уводили своих ишаков, а что касается торговцев, сидевших рядами на корточках перед циновками с мелким товаром – то и их, и их циновки как будто унес вихрь, остались лишь огрызки яблок, финиковые косточки, дынные корки и прочий мусор.

– О Хашим! – перебила она сама себя. – Что это творится? Может быть, этот базар – из тех, что открыты только во вторник или только в среду?

– Сегодня среда, о звезда, – озадаченный Хашим тоже огляделся по сторонам. – Но в это время торг обычно в самом разгаре.