Джин Вулф - Цитадель автарха

– Скорее он похож на тебя!

Боюсь, я выдал свое изумление, когда, повернувшись, уставился на него.

– Я не хотел оскорбить тебя, сьер, но это правда. Он чуть постарше, но, когда вы разговаривали, я наблюдал за вашими лицами со стороны. Просто поразительное сходство!

Я еще раз внимательно посмотрел на Оуэна. Его волосы и глаза были не такими темными, как у меня, но если бы не эта разница в цвете, его лицо вполне могло сойти за мое собственное.

– Ты сказал, что так и не смог найти женщину вроде Доркас… то есть ту, чей образ хранится в твоем медальоне. Но я все же думаю, ты повстречал какую-то женщину.

Я никак не мог встретиться с ним взглядом.

– Даже несколько, сьер.

– И стал отцом ее ребенка.

– Нет, сьер! – Он испугался. – Нет, сьер, никогда.

– Очень интересно. У тебя когда-нибудь бывали конфликты с законом?

– Неоднократно, сьер.

– Что ж, кричать, конечно, незачем, но все же говори погромче. И при этом смотри мне в глаза. Женщина, которую ты любил, или та, что, возможно, любила тебя… темноволосая женщина, ее однажды арестовали, так?

– Было дело, сьер, – признался он. – Да, ее звали Катарина. Мне говорили, что это старомодное имя. – Он запнулся и пожал плечами. – Как ты верно отметил, сьер, мы нажили неприятности. Она сбежала из какого-то Ордена Мониалов. Закон настиг ее, и мы больше никогда не виделись.

Он не хотел идти с нами, но мы все же взяли его с собой, отправляясь назад к люгеру.

Когда я ночью поднимался по реке на «Самру», граница между живым и мертвым городом походила на пограничную черту между темной кривой мира и куполом звездного небосвода. Теперь, при ярком дневном свете, эта линия стерлась. Вдоль берегов тянулись ряды полуразрушенных строений, но то были жилища беднейших горожан или просто заброшенные остовы зданий – я не мог определить, пока не заметил веревку, на которой трепыхались три тряпки.

– У нас в гильдии идеализируется нищета, – сказал я Дротту, пока мы стояли, опершись на планшир. – Но этим людям не нужен идеал. Они уже достигли его.

– А мне так кажется, что как раз его им и не хватает, – ответил он.

Он ошибался. Там был Предвечный, некто выше иеродулов и тех, кому они служили. Даже здесь, на реке, я чувствовал его присутствие, как чувствуешь присутствие хозяина большого дома, пусть он даже спрятался в потайной комнате на другом этаже. Когда мы сошли на берег, меня не покидало чувство, что, ступи я сквозь любой дверной проем, я непременно спугну некую сияющую фигуру; а повелитель всех подобных фигур пребывал повсюду, оставаясь невидимым лишь потому, что был слишком велик, чтобы окинуть его взглядом.

Мы нашли мужскую сандалию, ношеную, но не старую, валявшуюся в траве на одной из улиц.

– Мне говорили, что здесь бродят грабители, – заметил я. – Это одна из причин, почему я попросил вас пойти со мной. Если бы дело касалось только меня, я бы справился в одиночку.

Рош кивнул и вытащил свой меч, но Дротт произнес:

– Здесь никого нет. Ты стал не в пример мудрее нас, Северьян, и все же я полагаю, ты слишком привык к вещам, которые пугают обыкновенных людей.

Я спросил, что он имеет в виду.

– Ты понял, о чем пытался рассказать тот лодочник. Об этом ясно говорило выражение твоего лица. Ты тоже оробел или, по крайней мере, встревожился, но далеко не так сильно, как лодочник в ту ночь или как Рош, Оуэн или я, если бы кто-то из нас оказался тогда у реки и знал, что именно происходит. Грабители, о которых ты ведешь речь, прошлой ночью наверняка крутились поблизости, к тому же они должны следить за патрульными лодками. Держу пари, сегодня, а то и в течение следующих дней их и силой к воде не затащишь.

Эата дотронулся до моей руки.

– Думаешь, той девушке, Макселлиндис, небезопасно оставаться в лодке?

– Грозящая ей опасность не страшнее, чем та, что зависла по ее милости над тобой, – ответил я. Он не понял моих слов, зато я отлично знал, что говорю. Его Макселлиндис – не Текла; наши истории не могли оказаться одинаковыми. Но за лицом беспризорницы с озорными карими глазами я видел вращающиеся коридоры Времени. Любовь – тяжкий труд для палачей; и даже если мне придется распустить гильдию, Эата, как все настоящие мужчины с их общим презрением к богатству, все равно станет палачом, и он приносит боль по самой своей природе и независимо от собственного желания. Мне его было жаль, но еще больше – Макселлиндис, племянницу моряка.

Мы с Оуэном вошли в дом, оставив Роша, Дротта и Эату сторожить на некотором расстоянии. Стоя у двери, я мог слышать тихие мягкие шаги Доркас внутри.

– Мы не скажем тебе, кто ты такой, – сказал я Оуэну. – И мы не в силах сказать, кем ты можешь стать. Но мы – твой Автарх, мы объясним тебе, что ты должен сделать.

Для него у меня не было ключевых слов, но оказалось, что они мне и не нужны. Как некогда кастелян, Оуэн поспешно опустился на колени.

– Мы привели с собой палачей, дабы ты знал, что ожидало бы тебя в случае непослушания. Но мы не хотим, чтобы ты ослушался, и теперь, встретив тебя, уже сомневаемся в необходимости их присутствия. В этом доме есть женщина. Через мгновение ты войдешь туда. Ты должен рассказать ей свою историю, как рассказал нам. И ты должен остаться с ней и защищать ее, даже если она попытается прогнать тебя.

– Я сделаю все от меня зависящее, Автарх, – ответил Оуэн.

– Со временем ты должен уговорить ее оставить сей город смерти. А до тех пор мы даем тебе это. – Я достал пистолет и вручил его Оуэну. – Он стоит целого воза хризосов, но, пока ты здесь, дороже любого золота. Когда ты и эта женщина будете в безопасности, мы выкупим его у тебя, если пожелаешь. – Я показал Оуэну, как пользоваться пистолетом, и зашагал прочь.

Итак, я остался в одиночестве; несомненно, среди людей, прочитавших это слишком краткое описание не в меру бурного Лета, найдутся те, кто скажет, что я и прежде был одинок. Иона, мой единственный настоящий друг, сам считал себя обыкновенной машиной; Доркас, которую я все еще люблю, считает себя чем-то вроде призрака.

Позвольте с вами не согласиться. Мы лично останавливаем или не останавливаем свой выбор на одиночестве, когда решаем, кого принять в круг товарищей, а кого отвергнуть. Так, отшельник в горной пещере имеет компанию, потому что птицы и кролики, новоявленные собратья, чьи слова живут в его «лесных книгах», да ветры, посланцы Предвечного, – вот его товарищи и друзья. Иной же человек, живущий среди миллионов себе подобных, пребывает в одиночестве, ибо вокруг него лишь враги и жертвы.

Агия, которую я мог бы полюбить, предпочла стать Водалусом в женском обличье, выбрав в качестве своего противника все самое живое в человечестве. Я мог бы любить Агию, я любил Доркас всем сердцем, но, возможно, все же недостаточно сильно; и вот теперь я одинок, потому что стал частью ее прошлого, а если отбросить первые дни нашего знакомства, она всегда любила свое прошлое больше, чем меня.