Инна Сударева - Клинки Юга

- Смотри сюда, - сказал Бертрам, указывая на пятна на шее. - Внимательно.

Клименту было тяжело. Он никогда еще не видел мертвого ребенка, убитого ребенка. В нем все клокотало. Он представил себе, как кричала эта девочка, когда ее терзали. Наверняка, она звала маму, она просила не делать ей больно. Какой ужас был в этих теперь закрытых глазах…

Какие ресницы, густые, пушистые. Какая красивая девочка…

- Смотри же! - рявкнул Бертрам, видя, что из глаз юноши готовы брызнуть слезы. - Оплакивать - не наше дело!

Климент почти с ненавистью посмотрел на старшего брата: неужели он настолько холоден и черств?

- Чувства прочь! - прошипел Восточный Судья. - Твое дело - найти убийцу и насильника и наказать его, чтобы люди видели - зло всегда получает по полной! А ты из-за эмоций можешь приговорить к смерти невинного! Смотри же!

И Климент увидел.

Отпечатки пальцев, что задушили девочку.

Это были отпечатки тонких, даже изящных, но сильных пальцев. Не таких, какие были у сапожника - толстые и короткие; и не таких, какие имел обычный крестьянин. И еще - след от массивного кольца на отпечатке безымянного пальца левой руки.

- Руки благородного, - сказал Бертрам. - Я же чувствовал - не все тут гладко. Неужели в тебе ничего не шевельнулось, кроме жалости к жертве? Твое чутье Судьи?

- А ее колечко в сумке сапожника?

- Подброшено. Что может быть проще. Теперь надо узнать, какой дворянин был недавно в деревне…

Климент молчал. Он думал о том, что если бы поехал один в далекое горное селение, то уже бы давно приговорил к смерти невиновного…

Однако, нужно было продолжать расследование. И Бертрам подробно объяснил младшему брату, как следует действовать.

- Не могу же я за тебя все делать в Северном округе. Только если советом помочь, - сказал он юному Судье. - Иначе твой авторитет упадет ниже некуда.

Вновь Климент сел за широкий стол в селянской горнице, вновь потянулись по его вызову крестьяне в дом старосты.

Горцы, отвечая на вопросы Судьи, рассказали, что перед праздником к ним в деревню приезжал управляющий из Палёной усадьбы - закупать продукты для господского стола. Вместе с ним и подводами пожаловали в деревню два сына хозяина усадьбы, Эмилер и Флор.

- Как они вели себя в Белоками? - интересовался Климент у старосты, искоса поглядывая на Бертрама, который сидел со скучающим видом на лавке у окна и рассматривал морозные узоры на стекле.

- Как вели? - чесал затылок крестьянин. - Да, как обычно вели. Эмилер присматривал за управляющим, тот - пройдоха известный. И нас дурить любит и господ своих. Однако ж хозяйственник знатный - ловко хозяйство, значит, ведет…

- По делу говори, - нетерпеливо перебил Судья.

- А. Ну да. Эмилер - малый неплохой. Он старший, наверно поэтому…

Тут Климент нахмурился.

- А у Флора черти что в голове. Носился по деревне, парней задирал, девушкам юбки взметывал. Да мы к такому привыкшие, знали, что побалуется и уедет с миром. Молодой он совсем. Вашего возраста где-то, - говорил староста.

_ Может, скажешь еще, что его черти в голове те же, что и у меня?! - почти взорвался Климент.

Крестьянин лишь захлопал глазами - ему не было понятно, почему так рассердился Судья.

- Как можно, господин мой. Как можно равнять вас, Судью Королевского Дома, и этого балбеса? - пролепетал он. - И в мыслях не было.

Бертрам со своего места многозначительно кашлянул. И Климент в который раз поймал себя на том, что слишком несдержан. На самом ведь деле староста ничего такого не сказал…

Через день Судьи вместе с небольшим отрядом солдат, что сопровождал их в поездке в Белокамь, прибыли к стенам Палёной усадьбы и затрубили в свои рожки.

Разбираться не пришлось вообще.

Как только открылись тяжелые ворота усадьбы, из них выбежал тощий юноша, растрепанный и беспорядочно одетый.

С криком "Это я! Я!" он бросился сперва к Бертраму, хватая его за сапог, потом - прыгнул к Клименту и буквально повис на его стремени, говоря быстро-быстро:

- Сниться! Сниться! Каждую ночь! Маленькая ведьма! Приходит и смотрит! Смотрит! Глаза, как угли! Жгут! Жгут!

В его же глазах пылало безумие. А на безымянном пальце левой руки глаз Климента зацепил толстый витой перстень из красного золота…

Выбежавшие следом старик в меховой накидке, другой юноша и еще несколько людей, схватили сумасшедшего, оттащили прочь.

Старик - хозяин Палёной усадьбы - все рассказал прямо там - у ворот, сбивчивым, испуганным голосом. А Судьи, так и не покинув седел, слушали:

- Господа мои Судьи, лорды благородные. Я уж сам решил, как поступлю с безумцем этим. Это сын мой младший, Флор, - и из глаз старика полились слезы. - Словно демоны в него вселились, как приехали они из Белоками. Все кричал, что убил ребенка, ночью во сне вопил, по дому бегал, за оружие хватался. Прежде чем мы опомнились, зарезал горничную, что ему в тот час в коридоре попалась… Заперли мы Флора в его комнате, а нынче как услыхал он рожки ваши судейские, так выпрыгнул в окно, чудом не убился, и выбежал к воротам…

Бертрам многозначительно посмотрел на младшего брата.

Климент лишь опустил голову.

Все правильно, все верно. В успехе этого дела он никак не отличился…

Флора отец посадил под замок в одной из дальних комнат своей усадьбы. Хоть и полагалась ему смерть за неслыханное злодейство, но безумцев в Южном Королевстве не судили и не наказывали.

А через пару месяцев Флор умер. Говорили, что его просто перестали кормить…

Климент вдруг невольно всхлипнул, вспомнив такое свое первое дело: замученную девочку, избитого, до смерти запуганного сапожника, юнца, что превратился в безумное чудовище, его плачущего старика-отца, который уже не стыдился слез…

Его до сих пор мучили мысли: почему человек убивает себе подобных? Зачем приносит боль в свой мир, и мир других. И не на войне, когда смерть оправдана защитой жизни и родины.

Как мужчина может так зверски поступить с хрупким ребенком? Неужели, у кого-то ничего не шевельнется в груди при виде детских слез, при звуках детского плача?

Даже Фредерик, этот мрачный эталон судейства, на который равнялся его брат Бертрам, даже он, со всем своим цинизмом и холодностью, которые часто вызывали сомнения в его человечности, обнаруживал в глазах влагу боли, когда рядом страдали люди. И не просто обнаруживал, а начинал делать что-то, чтобы повернуть все к лучшему, и с сумасшедшей энергией…

"Вот оно, - вспыхнуло в голове Климента, - эмоции и чувства, все эти гнев, жалость, боль должны подвигать меня к делу, а не сбивать с толку и мешать мыслить и действовать…"

Конь под ним вдруг испуганно заржал. Кто-то сильной рукой схватил его под уздцы и рванул в сторону с тропы.

- Кто? - спохватился было Климент, так бесцеремонно вырванный из своих воспоминаний и размышлений.