Андрэ Нортон - Четыре повести о Колдовском мире

Волосы на моей голове зарядились и ожили, как это бывало со мной перед грозой. Я ощутила странную тревогу и не знала, что сказать. Мать вдруг уронила отрез на кровать и слегка нахмурилась.

— Как жаль, что он отклонил мое приглашение остаться в крепости.

Она посмотрела на меня.

— Ладно, неважно, — сказала она. — Алия, детка, — теперь она говорила очень четко, несмотря на выпитое вино, — мы должны тебя подготовить. Я пригласила этого молодого человека через два дня, на праздник полнолуния. К тому времени у твоего отца закончится приступ, и мы должны постараться, чтобы ты выглядела как можно лучше.

Я попятилась. На сердце словно свалился тяжелый камень. Горло перехватило. Ткань на кровати переливалась и сверкала под материнской рукой. Я испугалась того, что на мать, очевидно, подействовали не одна только лесть и вино. Ее околдовали, раз она стала приглашать к столу незнакомцев и называть их лордами. Волшебник, колдун! Я не хочу иметь с ним дела.

— Должна ли я, мама? — заикаясь, проговорила я. — Эта фаза луны мне не подходит. Я в этот день буду нездорова. Я знаю это, — я говорила неправду. Мое время наступало при заходе луны, а не при полнолунии. Но это была единственная отговорка, которую я могла придумать. Мать сжала губы.

— Здоровая ты или больная, — отчеканила она, — изволь хорошо подготовиться, и будь счастлива. Молодой джентльмен — он сказал, что его зовут Джирек — выразил особое желание познакомиться с тобой, — она отвернулась, глаза ее были не в фокусе. — Имма, подай мне мои выкройки. Мы должны сшить моей дочери новое платье.

Я содрогнулась и чуть не заплакала. Выходит, теперь они стали предлагать меня морским певцам. Кто же следующий? Салкары? Капитаны? А я было решила, что от меня уже отстали. Ведь отец слишком болен, и весь в долгах, а мать уже перепробовала все средства и не в силах начать с начала. Глупо было с моей стороны надеяться. Я вспомнила о Сиф, выброшенной на скалы, и позавидовала ей.

К празднику полнолуния я была готова: вымыта, надушена и засунута в пышное, отороченное мехом лисы платье в красновато-коричневых и оливковых тонах. До сих пор у меня еще не было ни одного платья с меховой отделкой. Сначала мать хотела нарядить меня в платье, сшитое из ткани, подаренной чужестранцем, но отец, прослышав о подарке, тут же завладел им, несмотря на протесты матери, и тут же отослал его на материк для продажи.

За ткань была выручена ошеломляющая сумма. Можно было сразу же заплатить долги за полгода и даже больше. Отец был в прекрасном настроении, трепал мать по щеке и говорил, что она умница, раз пригласила этого превосходного молодого человека, жителя Долин, к нашему столу. Глядишь, они и выдадут меня замуж.

Ну и стол же они устроили! Мы, должно быть, истратили на этот обед все свои месячные запасы: отборная мука, лучший сахар, мед, орехи для пирогов и пирожных. Отварная рыба и жареная птица, жареные угри, приготовленные семью способами. Крабы под красным соусом и сочная рыба под шубой, морская смородина и океанские сливы, яблоки со специями, запеченные в сидре. Свежее масло, привезенное в бочонках с материка. Кухарка была, как сумасшедшая, и била кухонных мальчишек за кражи.

Стол наконец был накрыт, и гости в сборе. Отец восседал на стуле с высокой спинкой в центре стола. На нем был наряд, который он приобрел в Верхнем Холлеке. Наряд этот был стар и немного поношен, на животе он еле сходился, даже швы слегка разошлись.

Но он держался в нем так гордо и непринужденно, что, приблизившись к нему, я почувствовала, как он, должно быть, хорош был в молодости. Мать сидела слева от него. Она никогда не отличалась красотой. Волосы ее уже сильно поседели, глаза окружали тонкие морщинки, но в тот вечер она производила очень сильное впечатление.

Чужестранец сидел справа от отца. Среднего роста для мужчины, но пропорционально сложен, с длинными ногами. На нем был плащ и бриджи синего и темно-красного цветов. Золотые украшения, намного превосходившие украшения присутствовавших в зале, подкрепляли слухи о том, что он — переодетый лорд из Верхнего Холлека. Без сомнения, думала я, что он на это и рассчитывал.

Волосы у него, как и рассказывали, были темно-золотистого цвета. На лбу челка, а на затылке волосы намного длиннее, чем у любого мужчины с нашего острова. К тому же, в отличие от наших мужчин, он носил бороду и усы. Густая, кудрявая рыжеватая борода скрывала его подбородок, щеки же он гладко брил. Внешность его производила на меня странное впечатление: она и притягивала, и отталкивала одновременно:

Приблизившись, я опустила глаза (об этом меня заранее проинструктировала мать), хотя меня разбирало сильное любопытство. За столом я, разумеется, сидеть не могла: ведь я была незамужняя девица. В мои обязанности входило подавать вино и разные закуски. Говорить я не могла, пока ко мне не обратятся. Отвечать надо было тихим голосом, делая при этом реверанс. Любой другой ответ означал бы недостаток девичьей скромности.

Я наполнила бокал отца, потом матери, а когда склонилась, чтобы налить вино чужестранцу, сразу ощутила неловкость, заметив, что он за мной наблюдает. Я знала, что мне не положено смотреть на гостя, но взгляд его на меня был столь настойчив, что по моей коже словно иголки побежали.

Я не выдержала и взглянула на него. Наши глаза встретились. Глаза у него были серые, темные в пламени свечей. Зал в тот вечер был освещен сверху донизу: и факелы, и свечи. Решив не ударить в грязь, мы, должно быть, истратили в тот вечер многодневный запас. Глаза морского певца, словно ровное пламя свечи, не дрогнули. Он ничего не сказал.

Я попятилась и опустила глаза. Исполнив первую обязанность, я в смятении ретировалась на кухню. Взгляд его будто хотел проникнуть в самую душу, словно он хотел сообщить мне что-то важное. Должно быть, так он смотрел на Данну, заставив ее тем самым съесть фрукт.

Меня охватил страх, и я скрывалась в кухне, пока не была выпита гостевая чаша, и надо было подавать следующую перемену. Каждый раз, когда я появлялась в зале, я ощущала на себе его взгляд. Милорд и миледи никак этому не противились. Между выходами я сидела в кухне и тряслась. Есть я не могла.

Вскоре родители мои начали открыто нахваливать ему меня, расписывая необыкновенные достоинства своей прекрасной дочери, сущего ребенка. Они сообщили, что воспитывали меня для жизни в Верхнем Холлеке, пока не случилась неожиданная кончина жениха-лорда. Они рассказывали об этом так, словно произошло это всего несколько месяцев назад, а не несколько лет, как было на самом деле, словно я была все еще убита горем. Молодой человек, Джирек, разговаривал с ними остроумно, хотя и рассеянно, и по-прежнему не сводил с меня глаз.