Андрэ Нортон - Четыре повести о Колдовском мире

Она все качала головой, не думая, как выглядит со стороны, пока Лорик не схватил и не потряс ее. Она взглянула на него и подумала, что он смелый и странный брат. Ему всегда хотелось дотронуться до нее, и хотелось, чтобы и до него дотронулись. У этих сокольничих было сердце. Они могли любить, и любили, часто и свободно, по-своему, сурово. Человек и сокол, брат и брат, солдат и капитан, иногда мужчина и мужчина, хотя все это было не так просто, как могли бы подумать посторонние. Но они не часто соприкасались плоть с плотью. Как их соколы, они соприкасались на расстоянии.

Джованне стало больно. Лорик тут же снял пальцы с ее плеч, но боль все еще оставалась.

— Ради всего святого, — воскликнул он, — прекрати!

Она с трудом глотнула. Горло болело. Но в голове неожиданно прояснилось. Она услышала свой голос, доносившийся издалека.

— Что будет делать Гэвин?

— Отправит пятерых братьев, чтобы они сделали все, что смогут. Но не… — с горечью добавил Лорик, — не нас, пятерых младенцев. Мы остаемся с Гэвином и продолжаем защищать добродетель миледи.

— Шоу, — повторила Джованна. Она стала смеяться.

В этот раз Лорику пришлось ударить ее. Она его пугала. Никогда еще он не видел ее в таком состоянии. В этот раз она была настоящей. Женщиной и ведьмой, но он и не догадывался об этом. Она уже подумывала о том, чтобы признаться ему, думала раздеться перед ним. Но эта сумасшедшая мысль быстро прошла, и она обрела прежнюю сдержанность. Она уселась, и лицо ее приняло нормальное выражение.

— И в самом деле шоу. Мы обязаны его продолжить. Что-то было не так. Возможно, она была слишком спокойна.

— Что ты говоришь? — быстро и яростно спросил Лорик.

Она ничего не ответила. В ее мире, так плохо связанном, все время что-то распускалось, оттого что она была женщиной, оттого что она могла бы стать ведьмой…

— Нет, — услышала она вдруг слова Лорика. — Не может быть. Не мог же ты ей позволить запустить в себя когти.

Это была молитва. Он хотел поверить в это. Он страшно боялся того, что это не так. Он ждал, когда она сознается в том, что делила ложе с миледи.

На дне души ее, под истерией, еще оставался запас полного спокойствия. Она сказала:

— Она никогда не смогла бы соблазнить меня.

— Как бы не так, — возмутился он. — Ведь она красавица. Она ездит на лошади как мужчина; знает, как управляться с мечом, она…

— А откуда тебе все это известно?

Он замолчал. Даже под густым загаром было видно, как покраснели его обветренные щеки. Тонкая полоска шрама заалела.

— Но я же ведь не слепой и не глухой. И я мужчина не менее тебя.

Джованна так прикусила губу, что брызнула кровь.

— Лорик, я никогда не пожелаю ее, я не могу, — глаза его недоверчиво блестели. Она сказала правду ему в лицо.

— Я не могу! Я не… я не испытываю склонности к женщине.

Наступило молчание. Лорик побледнел. Рука его протянулась и отдернулась.

— Я… — он проглотил. Мотнул головой. Брови его сдвинулись, как от боли. — Поэтому ты и отказался стать моим братом по оружию?

Чуть подумав, она кивнула. Она не могла смотреть на него. Щекам ее было жарко; внутри все корчилось.

Он не сказал ничего насмешливого. Некоторое время он вообще молчал. Затем легонько тронул ее за плечо.

— Ты знаешь, кем я являюсь, — сказал он. — И кем я не являюсь, — он помолчал. — Согласись стать моим братом по оружию.

Она подняла голову. Это было больше, чем извинение. Она знала, о чем он просил, и о чем не просил. Однажды она ему отказала, потому что думала, что провалится на избрании. Теперь она уже была избрана. И теперь она была уже более женщина, чем тогда. Он же был… очень…

Молод. Слеп. Глуп. И дорог ей. «Да!» — кричала она в запертой крепости своего сердца. Она была совершенно одурманена своим братом, и это было всегда, с тех самых пор, как она его увидела стоящим в ученической казарме, неуклюжего, запачканного и уродливо-прекрасного, похожего на неоперившегося сокола. Это был ее первый ужасный день в Соколином Гнезде, когда она каждую минуту ожидала разоблачения и гибели. А он перед этим только что подрался с Керреком. Тот сидел, скорчившись в углу, и обтирал окровавленное лицо. Но Лорик обошелся очень мягко с новеньким, морским ребенком, поздно поступившим в братство. Он сказал, что и сам тоже морской ребенок, и сказал, что будет ее другом. Ее братом. Защитником и защищаемым, готовым поделиться с ней всем, что имеет.

Он не был мужчиной для мужчин. Он мог быть мужчиной для женщин. В то время как она…

— Да, — сказала она, бросая вызов судьбе и своему телу. — Да, я буду твоим братом по оружию.

Увидев, как осветилось его лицо, она захотела бросить все и бежать. Она вынула из ножен меч, он сделал то же самое. Потом они сделали разрезы и прижали запястье к запястью, кровь к крови. Он был спокоен. Она старалась не шататься. Происходило нечто большее, чем кровь и обещание вечной дружбы. Что-то могущественное, чему она не могла дать определения.

— Меч и щит, — сказал он медленно и торжественно, — кровь и хлеб и Крылатый лорд над нами: будь моим братом, и сердцем, и рукой, в жизни и в смерти, до конца света.

— Меч и щит, — повторила она спокойно, потому что ею управляла гордость, — кровь и хлеб, и соколиные королевы, будьте моими свидетелями: будь моим братом, и сердцем, и рукой, в жизни и в смерти, до конца света.

— Да будет так, — сказал он, вкладывая свой меч в ее руку.

Она вложила свой меч в его руку.

— Силами Воздуха, да будет так.

Воздух стал неподвижен. Запах Силы медленно растаял. Лорик, кажется, ничего этого не почувствовал. Ее меч лег в его ножны, и он улыбнулся ей чуть смущенно, чуть озорно. Но слова его были весьма деловиты.

— Братьям нужны будут лошади. Ты здесь уже все закончил?

— Да, все в порядке, — ответила Джованна. Он повернулся, и она последовала за ним в пахучую темноту конюшни.

С высоких пастбищ Равенхольда земля казалась совершенно мирной. Ни войн, ни Великой Перемены, ни грабителей в горах. Ни убийства соколов. Даже здесь, даже через столько дней, сколько пальцев у нее на руке, память не могла задерживаться на этом событии и обходила острые углы. Она пыталась увидеть закономерность. Замысел, план, в центре которого было уничтожение сокольничьих.

— Но почему? — громко восклицала она. Почему? Эхом откликались горы. Почемучемучему-чемучему?

Северный Ветер оттащила ее от края пропасти, имя которой отчаяние. Она летала слишком высоко даже для сокольничьего. Серебристо-белое тело сливалось с облаками. «Приближается всадник», — сказала она.

Пони Джованны пасся на лугу, пощипывая молодую траву. Она не стала его подзывать. С камня, на котором она сидела, виден был длинный склон, катившийся к узкой горловине долины. Солнечные лучи, просачиваясь через облака, отбрасывали на нее тени.