Марк Хелприн - Зимняя сказка

– Вы уверены в ее существовании? – вмешалась в разговор Вирджиния.

– Она существует всегда, и не существовать она попросту не может.

– Но с чем это связано? – удивилась Вирджиния. – Почему бы вам не устранить ее, открыв публике свои планы? Это было бы самым простым решением проблемы.

– В том случае, если бы я пытался заручиться поддержкой населения, я поступил бы именно так. Но мои цели состоят совсем не в этом.

– Тогда в чем же они состоят? – спросил Хардести.

Посмотрев в глаза Хардести, Джексон Мид внезапно сменил гнев на милость и, обращаясь уже не к Прегеру, а к нему, ответил:

– Мы строим радуги. Я хочу остановить время и воскресить мертвых, господин Марратта. Иными словами, мне хотелось бы восстановить справедливость.

От неожиданности Хардести вздрогнул.

– Когда это произойдет?

Джексон Мид улыбнулся.

– Запаситесь терпением.

Прегер в отличие от Хардести отказывался внимать сладкоголосому пению этой необычайно рослой и властной сирены.

– Простите меня, господин Мид, но ваши речи кажутся мне лишенными смысла. Если бы я процитировал их в своей газете, все психиатрические клиники нашего города встречали бы вас с распростертыми объятиями!

– Вы думаете, он этого не знает? – спросил, подходя к столу, Сесил Мейчер.

– Благодарю вас, господин Були, – резко оборвал его Джексон Мид. – Я смогу ответить ему и сам.

– Это еще не все, – продолжил Прегер. – Судя по тому, что происходит в этом мире, ваша странная деятельность пока не увенчалась успехом. Мало того, она может оказаться разрушительной, и в этом случае мы просто обязаны остановить вас.

– Вы видите эту картину? – спросил Джексон Мид, указывая на «Вознесение святого Стефана».

– Конечно вижу, – ответил Прегер.

– А вы верите в то, что святой Стефан действительно вознесся?

– Откровенно говоря, нет.

– Но тогда для чего художник написал эту картину и почему святого Стефана так почитают верующие?

– Они верят в его вознесение, только и всего.

– Дело совсем в другом, – покачал головой Джексон Мид. – Здесь изображен лишь первый шаг его вознесения, которое продолжается и поныне. Говорить о его реальности или нереальности не имеет смысла до той поры, пока мы не узрим всей картины.

– Простите, не понял, – раздраженно заметил Прегер.

– Пока мы не увидим всего холста, мы не сможем отличить реального от воображаемого. Все мои поражения могут оказаться победами, а все победы – поражениями. Свет будущего неотделим от света былой славы. Мы не видим и не понимаем этого, поскольку живем во времени, которого на деле не существует. Посмотрите на картину. Мы видим на ней движение, не так ли? В то же самое время мы понимаем, что изображение неподвижно. На самом деле эта ситуация как раз и отражает реальное положение дел. Последовательность неподвижных кадров создает иллюзию движения. Все происходило и происходит сейчас, в это мгновение.

– И тем не менее движение существует! – запротестовал Прегер.

– Оно порождается нашей близорукостью.

– Откуда вам это известно? – спросил Прегер. – Вы что, видели ту самую картину? И еще вы сказали, что, умирая, человек слышит что-то вроде тарахтения двигателя начала века. Кто мог вам это поведать?

– Я слышал это собственными ушами, – ответил Джексон Мид, вздыхая. – Я умирал уже раз шесть.

– Все ясно, – ошарашенно пробормотал Прегер.

– Говорить на эту тему бессмысленно, – вмешался Хардести. – Подобные вопросы решаются не умом, а сердцем.

– Ничего подобного! – возразил Прегер. – Столь безумные утверждения должны оцениваться именно с позиций здравого смысла!

– Вы ошибаетесь, господин де Пинто, – покачал головой Джексон Мид. – Душа куда умнее интеллекта хотя бы потому, что она не делает столь скоропалительных выводов. Именно по этой причине я не могу открыть вам своих целей.

– Я выведаю их сам!

– Вряд ли вам это удастся, тем более что в любой момент вы можете лишиться своей работы…

– В отличие от вас, господин Мид, я в здравом уме. Я рассеку сплетенную вами паутину острым клинком разума!

– Удивительно, что вы вспомнили о паутине. Ну что ж, в скором времени вы увидите ее воочию. – Он поднялся во весь свой огромный рост и испытующе посмотрел на репортеров. – Против нее не устоит никакая сталь.

На этом интервью можно было считать оконченным.

Задолго до начала первого тысячелетия, когда острова и берега залива все еще оставались безлюдными, огромная облачная стена, пришедшая с моря, попыталась завладеть окрестными лесами, полями и холмами. Причиною тому была необычайно красивая осень, поразившая облако чистотой своих красок. Забрать их с собой облаку, конечно же, не удалось – и луга, и леса, и холмы остались на прежнем месте.

Повзрослев и поняв, что путь в новый мир проходит через человеческое сердце, облако вернулось к тем же берегам, возле которых вырос целый лес мачт и парусов. Люди, жившие на узких улочках города, порой вели себя удивительно благородно, а машины в то далекое время были еще слишком молоды и наивны, и потому никто не мог добраться на них до неба.

В эпоху джаза, когда сталь завладела едва ли не всем миром, облачная стена. набросилась на город подобно разъяренному льву, однако и на сей раз ей не удалось сдвинуть его с места.

Только в начале третьего тысячелетия, приход которого ознаменовался необычайно холодными зимами, заставившими людей вспомнить о ледниковом периоде, стене удалось подняться ввысь и увидеть совсем иной мир, чей золотистый свет отражался в водах рек и заливов. Именно в эту студеную пору в мире появился человек, рождения которого облако ожидало все эти долгие годы.

Питер Лейк то и дело напряженно прислушивался к шуму машин, в котором ему чудились голоса из будущего. Он мог подолгу стоять перед ними, подобно альпинисту, покорившему неприступный пик. Их стук, скрип и пение уводили его в какие-то иные миры с их собственными образами и звуками. Из тьмы на него смотрели круглые, красные, словно рубины, глаза ягуаров, над бескрайними, погруженными в тень лугами кружили, потряхивая гривами, невесомые существа, сотканные из неяркого света.

Для того чтобы перенестись в иной мир, ему достаточно было увидеть кружащийся маховик или услышать постукивание регулятора хода. Над ним все время надо было стоять, пока он настраивал машину, иначе, закончив работу и запустив механизм в действие, он против воли впадал в странное оцепенение. В такие минуты он походил на заводной манекен, который следовало протереть масляной тряпкой и толчком привести в движение. В разговорах с механиками он был безукоризненно точен. «Принеси гаечный ключ на шесть», – говорил он своему подмастерью. Тот исчезал в бесконечных проходах, заставленных красными ящиками с инструментами, а когда возвращался, находил своего наставника неподвижно застывшим над наполовину разобранным мотором со снятым кожухом.