Урсула Ле Гуин - Проклятый дар

– Идиотка, – подсказал Канок.

– Нет, неправда! Это не настолько плохо, милый… Но… она… Она просто недоразвитая. Точно младенец. И, по-моему, душа у нее тоже младенчески невинная. Правда, вряд ли она когда-нибудь станет старше…

– Нет, она – идиотка, – упрямо повторил отец. – Драм предложил тебе в жены идиотку, Оррек!

– Канок! – предостерегающе прошептала мать, и я тоже испугался, такая свирепая ненависть звучала в голосе моего отца.

В дверь постучали. Отец пошел открывать. Я услышал какие-то тихие голоса, потом он вернулся, но уже без матери, и подошел ко мне, сидевшему на краешке кровати.

– Там эту девчонку, Вардан, прихватило, – сказал он. – Вот Даредан и пришла просить твою мать помочь. Меле – молодец! Она тут со всеми подружилась, пока мы на свиней охотились да врагов себе наживали. – Отец устало усмехнулся, и я услышал, как скрипнуло кресло у камина, когда он плюхнулся в него. – Как бы мне хотелось сейчас быть отсюда подальше, Оррек!

– И мне тоже! – искренне сказал я.

– Ладно, ложись и немного поспи. А я подожду Меле.

Я тоже хотел подождать ее и даже уселся было с ним рядом, но он ласково подтолкнул меня к кровати, помог лечь и укрыл мягким теплым одеялом, и уже через минуту я спал как убитый. Проснулся я внезапно и сразу почувствовал себя настолько бодрым, словно и вообще не спал. Было слышно, как петух в курятнике возвещает скорый рассвет. Впрочем, до рассвета вполне могло быть и довольно далеко. В комнате послышался легкий шорох, и я спросил:

– Отец, это ты?

– Оррек? Я тебя разбудила? Тут так темно, ничего не видно! – Мать ощупью пробралась к моей кровати и присела на краешек. – Ох, как я замерзла! – Она действительно вся дрожала, и я попытался накрыть ее своим теплым одеялом, но она накрыла им и меня.

– А отец где?

– Он сказал, что ему непременно нужно поговорить с Парн Баре, а потом, как только рассветет, мы уедем. Я сказала Денно и Даредан, что мы уедем. Они все правильно поняли. Я просто объяснила, что мы и так задержались здесь слишком долго и Канок беспокоится насчет весенней пахоты.

– А как там эта девочка?

– Теперь уже лучше. Она очень быстро устает, и у нее от этого бывают судороги. А ее мать каждый раз путается, бедняжка. Она совершенно замучилась с этим ребенком, и я отослала ее наверх, чтобы она немного поспала, она явно недосыпает, а сама посидела с девочкой. А потом и я вроде бы тоже задремала, и… не знаю… отчего-то ужасно замерзла и никак не могу согреться… – Я обнял ее, и она прижалась ко мне. – Потом меня сменили другие женщины, и я вернулась сюда, а твой отец пошел искать Парн. Мне кажется, нам стоит собрать вещи. Хотя еще так темно… Знаешь, я там сидела и все ждала рассвета…

– Посиди еще немножко, согрейся, – сказал я. Так мы и сидели, согревая друг друга, пока не вернулся отец. Он зажег свечу, и мать торопливо сложила наши немногочисленные пожитки в седельную сумку. Потом мы осторожно прокрались по коридору, спустились по лестнице в вестибюль и вышли из дома. Я по запаху чувствовал, что в воздухе уже разливается рассвет, да и петухи орали так, что можно было оглохнуть. На конюшне сонный угрюмый парень помог нам оседлать коней. Мать вывела Чалую во двор и придержала ее, пока я садился в седло.

Потом она вернулась за Сероухим, и вдруг я услышал, как она негромко, но горестно вскрикнула. Застучали копыта, и мать сказала:

– Ты только подумай, Канок!

– А! – раздраженно, с отвращением бросил он.

– Что там такое? – встревожился я.

– Цыплята, – почти шепотом пояснил мне отец. – Те самые, которых Меле везла в подарок. Люди Драма так и бросили корзину там, где твоя мать ее поставила. Просто бросили и ушли. Оставили цыплят умирать.

Он помог Меле сесть на Сероухого, затем вывел из конюшни Бранти. Тот сонный парень открыл нам ворота, и мы выехали со двора.

– Жаль, что нельзя пустить лошадей галопом! – сказал я.

И мать, решив, что я именно это и намерен сделать, тут же всполошилась:

– Нет, милый, этого нельзя!

Но Канок, ехавший за нами следом, усмехнулся и сказал:

– Нельзя, но мы от них и шагом убежим.

Уже вовсю щебетали птицы, и мне все казалось, как моей матери ночью, что я вот-вот увижу свет зари.

Мы проехали уже несколько миль, когда она вдруг нарушила молчание:

– Глупо было привозить цыплят в такой дом!

– В какой «такой»? – переспросил отец. – В такой большой и богатый, ты хочешь сказать?

– Он хорош только в их собственных глазах! – сердито отрезала Меле Аулитта.

А я сказал:

– Отец, они ведь, наверное, скажут, что мы убежали!

– Да, конечно.

– Но тогда нам не надо было… не стоило…

– Если бы мы остались, Оррек, я бы его убил. И хотя мне очень хотелось прикончить этого негодяя в его же собственном доме, боюсь, мне слишком дорого пришлось бы заплатить за свой поступок. И он это прекрасно понимал. Но я все же доставлю себе небольшое удовольствие!

Я не понял, что он хотел этим сказать, да и мать, по-моему, тоже не поняла, но спрашивать мы не стали, а уже ближе к полудню услыхали позади топот конских копыт и встревожились, но Канок сказал:

– Это Парн.

Парн нагнала нас, поздоровалась своим хрипловатым голосом, так сильно напоминавшим мне голос Грай, и спросила:

– Ну, и где твои коровы, Канок?

– Вон под тем холмом, чуть дальше.

Мы еще немного проехали, потом остановились, и мы с матерью спешились. Она усадила меня на заросшем травой берегу ручья, взяла Сероухого и Чалую и подвела их к воде, чтоб напились и немного остудили копыта. А Канок и Парн куда-то поехали, и вскоре их совсем не стало слышно.

– Куда это они? – спросил я.

– На то пастбище. Канок, должно быть, попросил Парн призвать наших телок.

Прошло не так уж много времени, но оно показалось мне вечностью, потому что я очень беспокоился и все прислушивался к звукам возможной погони, но, разумеется, ничего не было слышно, кроме птичьего пения и отдаленного мычания коров. И тут мать сказала:

– Они едут! – Вскоре я услышал шелест травы, приветственное пофыркиванье Бранти и голос отца, который со смехом что-то рассказывал Парн.

– Канок? – окликнула его мать, и он тут же ответил ей:

– Все в порядке, Меле! Это наши телки. Драм позаботился о них, но теперь я забираю их домой. Так что все в порядке.

– Вот и хорошо, – сказала она совершенно несчастным голосом.

И вскоре мы снова двинулись в путь – впереди Меле, затем я, за мной Парн с двумя телками, неотступно следовавшими за нею, и наконец Канок, который вез наши пожитки. Молодые и бодрые коровы ничуть не замедляли наше движение; эту породу скота раньше использовали для любых работ; на таких коровах и возили, и пахали, так что телки бежали резво и ничуть не отставали от лошадей. К середине дня мы наконец пересекли северную границу наших земель, свернули и направились в сторону Роддманта. Парн предложила пока что отвести телок туда и оставить на одном из пастбищ вместе с их собственным стадом.