Кристофер Паолини - Эрагон. Возвращение

— Ваш король очень много делал и делает для варденов, — заметил Эрагон.

— Некоторые считают, что слишком много! — кратко ответил Орик.

Мощные ворота были уже подняты и висели на скрытых в стенах цепях; в Фартхен Дур вливался слабый дневной свет. Перед открытыми воротами стояло множество людей, уже построившихся в длинную колонну. Аджихад лежал впереди на белых мраморных носилках, которые приготовились нести шестеро воинов в черных латах. На голове у вождя варденов красовался шлем, инкрустированный самоцветами; согнутые на груди руки сжимали рукоять обнаженного меча; рукоять была из слоновой кости. Часть тела и ноги покрывал боевой щит. Серебряная кольчуга, сверкавшая так, что казалась сплетенной из лунных лучей, тяжелыми складками ниспадала на носилки.

Рядом стояла Насуада, мрачная, решительная, опоясанная мечом и державшаяся очень прямо, хотя слезы так и текли у нее по лицу. Чуть поодаль Эрагон заметил Хротгара в темных одеждах и Арью; далее выстроился весь Совет Старейшин с опечаленными лицами, вполне соответствовавшими моменту, а за ними виднелась целая река обитателей Тронжхайма.

Все двери на всех этажах и во всех коридорах, ведущих в центральный зал Тронжхайма, были открыты; в дверях тоже толпились люди и гномы; лица у всех были серыми от горя. Длинные гобелены на стенах качнулись от сотен вздохов и шепотом произнесенных слов, когда присутствующие заметили Эрагона и Сапфиру.

Джормундур издали махнул им рукой, и они осторожно пробрались к нему сквозь толпу, стараясь никого не потревожить. Эрагон, правда, успел заметить, сколь неодобрительно смотрит на них Сабра. Орик же сразу встал возле Хротгара.

Теперь они стояли вместе со всеми и чего-то ждали. Эрагон никак не мог понять, чего же они ждут.

Почти все светильники вокруг были притушены, и этот холодный полумрак придавал происходящему особый, какой-то колдовской смысл. Казалось, никто из присутствующих не только не шевелится, но и не дышит. На мгновение Эрагону даже показалось, что все это — статуи, замороженные навек. Живым здесь казалось лишь легкое перышко благовонного дыма, поднимавшееся над мраморными носилками и распространявшее аромат кедра и можжевельника.

Где-то в глубинах Тронжхайма прогремел барабан. Звучная басовая нота отдалась во всем теле; казалось, сама гора вздрогнула от гулкого эха, точно гигантский колокол.

И процессия наконец сдвинулась с места.

Снова ударил барабан, и к нему присоединился еще один; их мерные, торжественные удары были слышны, наверное, в каждом зале и коридоре, направляя людей и гномов к некоему священному месту и придавая каждому их шагу особый смысл и особую суровую значимость, как того и требовали обстоятельства. Никаких иных мыслей, казалось, и не могло существовать при этих всепроникающих звуках, кроме одного мучительного и все нараставшего чувства, которое барабаны умело взращивали и направляли, вызывая слезы и пробуждая в душе странную светлую горько-сладкую радость.

Бумм!

Коридор закончился, и носильщики остановились меж двух колонн из оникса у входа в центральный зал. Эрагон заметил, какими торжественными стали лица гномов, как осторожно они ступают, чтобы не потревожить груды осколков Звездного Сапфира.

Бумм!

Они обогнули образованный обломками круг в центре зала, где по-прежнему виднелся инкрустированный в полу молот и двенадцать серебряных пентаграмм. Многие из осколков были поистине громадны, а некоторые сохранили даже резьбу в виде лепестков розы.

Бумм!

Носильщики, осторожно ступая и стараясь не пораниться об острые как бритва осколки, миновали то место, где некогда сиял Исидар Митрим, и стали спускаться по широкой лестнице в нижние тоннели. Процессия миновала множество пещер, служивших жилищами гномам; их дети молча прижимались к матерям и как завороженные смотрели на погребальное шествие.

Бумм!

Барабаны ударили как-то особенно громко и смолкли. Процессия остановилась в гигантской подземной пещере, своды которой были образованы ребристыми сталактитами. Эрагон огляделся. По обе стороны тянулись ряды ниш с каменными надгробиями; на каждом надгробии были вырезаны имя того, кто там похоронен, и знак его клана. Казалось, здесь тысячи, десятки тысяч могил! Полумрак, царивший в пещере, слегка рассеивали неяркие красноватые светильники, расположенные довольно далеко друг от друга.

Выдержав паузу, носильщики направились к небольшому помещению, прилегавшему к основной пещере, в центре которого возвышался просторный склеп. Двери его были распахнуты, за ними виднелась лестница, ведущая во тьму, словно поджидавшую свою очередную жертву. Руническая надпись на надгробии гласила:

ПУСТЬ КАЖДЫЙ ГНОМ, ЧЕЛОВЕК ИЛИ ЭЛЬФ

ПОМНИТ ИМЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА,

ИБО БЫЛ ОН ПО-НАСТОЯЩЕМУ БЛАГОРОДЕН, СИЛЕН И МУДР. ГУНТЕРА АРУНА!

Носилки опустили, и те из оплакивавших Аджихада, кто знал его лично, получили разрешение подойти ближе и попрощаться. Эрагон и Сапфира оказались в очереди пятыми, следом за Арьей. Поднявшись по мраморным ступеням, Эрагон вдруг испытал острый приступ тоски и отчаяния — ему казалось, что вместе с Аджихадом он хоронит и Муртага.

Аджихад на своем смертном ложе показался ему странно спокойным, куда более спокойным, даже безмятежным, чем вождь варденов выглядел при жизни; смерть, словно признавая его величие, почла своим долгом избавить его от всех земных забот и тревог. Эрагон знал Аджихада совсем недолго, но и за это время успел преисполниться к нему уважения — и как к человеку, и как к носителю великой идеи освобождения от власти тирана. Кроме того, Аджихад первым — с тех пор, как Эрагон и Сапфира покинули долину Паланкар, — по-настоящему позаботился о них, дал им кров и обеспечил их безопасность.

Потрясенный, Эрагон тщетно пытался отыскать нужные слова, способные выразить те чувства, которые он питал к этому человеку. Наконец он еле слышно прошептал, так и не сумев проглотить застрявший в горле колючий комок:

— Мы никогда не забудем тебя, Аджихад, клянусь! Покойся с миром и знай: Насуада продолжит твое дело и, благодаря начатой тобой борьбе, Империя непременно будет низвергнута! — Почувствовав прикосновение Сапфиры, Эрагон поспешил сойти с возвышения, уступив место Джормундуру.

Последней с Аджихадом простилась Насуада. Она склонилась над отцом и с нежной решимостью сжала его руку. С уст ее сорвался мучительный стон, и она вдруг запела, но пение это больше походило на плач. Толпа притихла, и склеп наполнился горестными звуками прощальной песни Насуады.

Когда она умолкла, к носилкам приблизились двенадцать гномов, и лицо Аджихада скрылось под мраморной плитой. Все было кончено.