Кристофер Паолини - Эрагон. Возвращение

Песня стала громче, когда Арья повела их по дорожке, выложенной мелкими камешками, среди которых мелькали кусочки зеленого турмалина, к ручью; дорожка вилась среди пышных кустов шток-розы, между странными, растущими из земли домами. Эльфы танцующей толпой следовали за ними, легко взлетая на ветки и со смехом пробегая у гостей над головой. Сапфиру они называли исключительно хвалебными именами — Длинный Коготь, Дочь Воздуха и Огня, Сильнейшая.

Эрагон улыбался, не скрывая радости и восхищения. «Здесь я мог бы жить!» В душе его разливался покой. Спрятанная в чаще Дю Вельденвардена, где столько же входов, сколько и выходов, надежно огражденная от внешнего мира, Эллесмера понравилась ему гораздо больше тех великолепных городов, что были построены гномами. Указав на один из домов, как бы находившийся внутри огромной сосны, он спросил у Арьи:

— Господи, как вы это делаете?

— Мы поем лесу на своем языке, вкладывая в песню всю свою силу и передавая эту силу ему; мы просим, чтобы деревья росли так, как нужно нам. Не только все наши здания, но и инструменты сделаны таким образом.

Они остановились у сплетения корней, создававшего как бы ступени огромной лестницы, наверху которой виднелась дверь, утопленная в стене из молодых сосен. Сердце Эрагона забилось, когда дверь вдруг распахнулась настежь словно сама собой, и за ней открылся великолепный зал — стены из стволов деревьев, а потолок, похожий на соты, образован сотнями переплетенных между собой ветвей. Вдоль двух стен стояло по двенадцать кресел, на которых расположились двадцать четыре представителя эльфийской знати.

Эти женщины и мужчины были прекрасны и мудры; их гладкие лица не тронуло ни время, ни старость; их проницательные живые глаза молодо и возбужденно сияли. Они смотрели на Эрагона и его спутников с нескрываемым восторгом и надеждой. В отличие от прочих эльфов, на поясе у многих из них висели мечи, рукояти которых усыпали бериллы и гранаты. Длинные волосы были на лбу перехвачены обручем.

Чуть дальше виднелось некое подобие белого шатра, раскинутого над троном с основанием из узловатых древесных корней. На троне восседала сама королева эльфов, прекрасная, как осенний закат, с гордым и властным лицом. Ее темные брови разлетались в стороны, как два крыла, яркие сочные губы напоминали ягоды падуба, а черные, как полночь, волосы скрепляла бриллиантовая диадема. Она была в тунике алого цвета; бедра обвивала золотая цепь; бархатный плащ, застегнутый под горлом, мягкими складками спадал до земли. Несмотря на свой повелительный вид, королева выглядела хрупкой, словно таила в себе огромную боль.

У ее левой руки стоял столбик, сделанный из кривоватого ствола деревца, с резной поперечиной, на которой сидел совершенно белый ворон. Ворон приподнялся, потоптался на месте и, склонив голову набок, уставился на Эрагона; в глазах его светился неподдельный разум. Рассмотрев гостя, ворон хрипло каркнул и пронзительным голосом выкрикнул: «Вирда!» Эрагон даже вздрогнул, такая сила таилась в этом загадочном слове.

Стоило им войти, и двери в зал тут же закрылись. Они подошли к королеве, и Арья, опустившись на колени на поросшую густым мхом землю, низко склонила перед ней голову. То же самое сделали Эрагон, Орик, Лифаэн и Нари. Даже Сапфира, которая никогда и никому не кланялась — даже Аджихаду и Хротгару! — поклонилась королеве эльфов.

Имиладрис встала и стремительно подошла к ним; плащ летел у нее за спиной, как крылья. Подойдя к Арье, она положила ей на плечи дрожащие пальцы и сказала звучным, дрожащим от волнения голосом:

— Встань.

Арья подчинилась. Королева долго вглядывалась в ее лицо, словно пытаясь прочесть некое зашифрованное в чертах Арьи послание. Потом она обняла Арью и горестно воскликнула:

— О, дочь моя! Как же я была несправедлива к тебе!

Эрагон был глубоко потрясен. Мало того, что его окружали стены этого фантастического зала, созданного живыми деревьями, а за этими стенами раскинулась совершенно сказочная страна; мало того, что перед ним стояла сама королева эльфов, так еще и Арья оказалась принцессой! С одной стороны, ничего удивительного в этом он не находил: в ее повадке всегда чувствовалась некая особая властность и гордость. И все же ему было страшно жаль, что это так, ибо теперь между ними возникла новая, непреодолимая преграда, а ведь он уже надеялся, что сможет со временем разрушить все то, что их разделяло прежде. Он тут же вспомнил пророчество Анжелы о том, что полюбить ему суждено женщину благородного происхождения. Но того, что принесет ему эта любовь — счастье или горе, — Анжела не знала.

Он чувствовал, что и Сапфира удивлена, хотя, скорее, удивлена приятно.

«Оказывается, мы путешествовали в обществе августейшей особы, даже не зная об этом», — заметила она.

«Интересно, почему она это скрыла?» — спросил Эрагон.

«Возможно, это было связано с грозившей ей опасностью».

— Имиладрис Дрёттнинг, — почтительно сказала Арья и снова поклонилась.

Королева отстранилась от нее так резко, словно ее укусила змея, и, закрыв лицо руками, повторила на древнем языке:

— О, дочь моя, как же я была к тебе несправедлива! С тех пор как ты исчезла, я не могла ни есть, ни спать. Меня измучили мысли о твоей судьбе, я боялась, что больше никогда тебя не увижу. Какая ужасная, жестокая ошибка! Как я виновата перед тобой! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

По толпе придворных пролетел шелест изумления. Арья долго молчала. Потом сказала:

— Целых семьдесят лет я жила и любила, сражалась и убивала, но ни разу даже не поговорила с тобой, мать моя. Мы, конечно, живем очень долго, но даже и для нас семьдесят лет не такой уж маленький срок.

Имиладрис резко выпрямилась и гордо вздернула подбородок. Эрагон видел, что она вся дрожит.

— Я не могу изменить прошлое, Арья, как бы мне самой этого ни хотелось.

— А я не могу забыть того, что мне пришлось пережить.

— Ты и не должна забывать. — Имиладрис сжала руки дочери. — Я люблю тебя, Арья. Ты — это все, что у меня есть. Ты можешь, конечно, уйти, если считаешь нужным, но я должна сказать, что прежде хотела бы помириться с тобой.

Эрагон затаил дыхание; он боялся, что Арья или вообще не ответит, или, что еще хуже, отвергнет предложение королевы. Она явно колебалась. Потом опустила глаза и едва слышно сказала:

— Нет, мама. Я не уйду.

Имиладрис неуверенно улыбнулась и снова обняла дочь. На этот раз и Арья тоже обняла мать. На лицах собравшихся эльфов сразу расцвели улыбки.

Белый ворон подскочил на своей перекладине и прокаркал:

— И на двери написал то, что каждый в доме знал: «Друзья и подруги! Любите друг друга!»