Игорь Ковальчук - Скиталец

Но чуткая Серпиана, которая почему-то предпочла присутствовать на бракосочетании, поняла, на кого посмотрела принцесса.

— У тебя с ней все-таки что-то было, — пробормотала она сердито. — Ну, скажешь, нет?

— С кем — с «ней»?

— С Иоаиной.

— Конечно, нет. Она же принцесса.

— Ну и что? Принцессы что — не женщины?

— Принцесса — титул, который, по зрелом размышлении, способен меня остановить.

— Только титул? А как же чувство?

— Я уже говорил, кого люблю. Если ты мне не веришь, ничего не могу поделать.

— Так не было?

— Не было.

— Не было?

— Не было.

— Кто вас, мужиков, знает, — проворчала она, остывая.

И на второй мягкий взгляд принцессы (впрочем, теперь графини), брошенный на ее мужа, уже не отреагировала.

Впрочем, как взгляды невесты останавливались где угодно, только не на женихе, так и граф Раймон избегал смотреть на Иоанну, хотя именно сейчас клялся ей в вечной верности. То была клятва из тех, которые произносящий даже не предполагает соблюдать. Вся французская знать была наслышана о многочисленных любовницах тулузского графа. Как известно, семья отдельно, а радости жизни отдельно; любвеобильность мужчины никогда не считалась пороком. Так, естественное свойство натуры, с которым можно и нужно мириться, в мире, где правят мужчины.

Конечно, было все — и пир, и дары мужа жене, и танцы, и выступления трубадуров и акробатов. Кроме того, устроили турнир, где рыцари и дамы щеголяли в таких роскошных одеждах, что на их фоне молодая супруга ничем не выделялась. Но главным во всех этих празднествах был договор Ричарда и Раймона. Граф не прочь был поменять сюзерена, если это сулило выгоду, а король Англии щедро осыпал зятя подарками. Изрядный кусок земли переходил от французского королевства к Англии. Конечно, формально Тулуза оставалась вассалом короля Франции. Но кого интересует формальный аспект? Главное — действительное положение вещей.

Каждый из присутствующих на свадьбе кожей чувствовал, что Филиппу-Августу очень скоро станет совсем несладко.

Дела Капетинга и в самом деле шли плохо, а вот к Плантагенету, словно в компенсацию за плен и испытания, жизнь разом повернулась лицом. Еще в самом начале 1195 года стало известно, что Леопольд Австрийский, как раз и захвативший некогда Ричарда Львиное Сердце в плен, при смерти. Известие несколько запоздало: когда король Английский узнал, что его злейший враг умирает от гангрены, Леопольда уже похоронили. Герцог был еще довольно молод и, конечно, не собирался умирать так скоро.

Но человек предполагает, а располагает все же Бог. Австрийский властитель, развлекаясь на игрищах, умудрился сломать ногу. Вскоре омертвевшую конечность пришлось отрезать, но было поздно. Начавшееся заражение крови уже ничем невозможно было остановить.

В ставке Плантагенета смерть герцога отметили небольшим пиром с большим количеством вина. Этот жест показался Герефорду кощунством, и он с трудом, но исхитрился избежать участия в этом праздновании чужой несчастной и мучительной смерти. Тот вечер они с Серпианой провели вместе — целовались, не слушая пьяных криков и смеха, доносящихся из закрытого пиршественного зала.

А чуть больше чем через два с половиной года — в сентябре 1197-го — в Мессине скончался Генрих VI, император Священной Римской империи. До последних мгновений жизни он рвался к освободившемуся престолу Двух Сицилии. Ему казалось, что чем ближе он будет находиться к столице королевства, тем скорее и вернее завладеет им. После смерти Танкреда претендентов на трон было предостаточно. Генрих умер, так и не осуществив свою мечту.

— Не пошло на пользу вероломство, — злорадно пробормотал Ричард, услышав об этом.

Дику оставалось лишь мысленно усмехаться забывчивости своего батюшки. Когда Ричарду было выгодно не помнить, что при случае он всегда готов был поступить с собратом-королем так же, как с ним самим поступил император, он это забывал.

Но гибель Генриха имела и другие последствия, совершенно неожиданные для английского короля. Пока Ричард находился в плену, император боялся и побега, и попыток освобождения, а потому то и дело перемещал своего узника из Дюренштайна в Охзенфурт, из Шпейера в Гагенау и обратно в Дюренштайн. Стоило только куда-нибудь перевезти Плантагенета, как со всей округи съезжалась знать — посмотреть на легендарного короля-рыцаря, воителя с крестом на плаще, который почти — ну вот почти — освободил Гроб Господень. Скучающий Ричард как раз в то время был превосходным собеседником и на гостей производил наилучшее впечатление.

Теперь, как только освободился трон Священной Римской империи, который был не наследным, а выборным, Филипп Гогенштауфен, брат покойного Генриха, тут же предложил свою кандидатуру. Но на него немецкие князья посмотрели весьма сдержанно. Он не нравился им, и видеть его на троне они не хотели. Еще свежа была память о Барбароссе, несомненно, пользовавшемся огромным уважением и признанием, но в то же время представлявшем собой изрядное бремя. Фридриха приходилось снабжать деньгами, и немалыми.

Сын отставал от отца по способностям, но по аппетитам, пожалуй, даже опережал. Римская империя устала от него и, приписав его недостатки всему роду Гогенштауфенов, намекнула Филиппу Швабскому, что у того нет шансов.

Зато князья вспомнили о Ричарде. Его победоносное шествие по Франции, заставившее королевство сжаться до размеров более или менее крупного герцогства, поразило воображение большинства, не способного одерживать такие же впечатляющие победы. Пока у Ричарда были деньги, он мог поражать окружающих еще и не такими подвигами — ведь у него хватало золота и на наемников, и на подарки, и на съестное, чтобы кормить свою армию.

Зимой к королю Английскому явилась депутация германских сеньоров с предложением принять императорскую корону. Сюрприз был неожиданным, но очень приятным. Слушая своего секретаря, который неплохо знал немецкий язык, а потому переводил слова князей, он вспоминал отца. Нежных отношений между Генрихом II и Ричардом не было никогда, но мечту венценосного батюшки сын помнил. Генрих, чувствующий себя на троне Англии ненадежно, мечтал об императорской короне. И вот теперь… На расстоянии вытянутой руки…

Нет, он не хотел в Германию. Он любил Францию, любил Анжу и Пуату и не желал менять свои тамошние резиденции на германские замки… Германские замки… Ричарда слегка передернуло. До смертного часа ему предстояло вспоминать свое невольное знакомство с германскими замками — Дюренштайн, Охзенфурт, Гагенау… Ну нет. Львиное Сердце чувствовал, что, если согласится править в Священной Римской империи, будет постоянно ощущать себя наполовину пленником. Кроме того, о князьях Германии говорили однозначно — они слишком свободолюбивы. Справиться с ними будет сложно.