Андрей Басирин - Тень Аламута

И, словно испугавшись чего-то, бросилась бежать. Рошан пожал плечами. Гордая девчонка… Что, интересно, Керим обо всём этом скажет?

Едва он двинулся в обратный путь, как застучали босые пятки. Девчонка вывернулась из темноты, несмело глядя на гебра:

— Рошан… а ты взаправду?.. Ну помочь?..

— Зачем обижаешь? Я ведь тебе не врал. — Марьям упрямо покачала головой:

— Пустыня верить не учит. Но всё равно, спасибо тебе.

И умчалась. Вот чумная! Ну да ладно.

По пути Фаррох перекинулся парой слов с псарем и кухаркой. Этого хватило, чтобы узнать о младшем брате повелителя.

Иса и Хасан… Люди, знающие братьев, удивлялись — одна ли мать произвела их на свет? Хасан — простодушный весельчак, вспыльчивый и шумный. Иса — тихий, бледный, замкнутый. Хасан правит городом, Иса прячется по темным закоулкам. Чем занимается, неизвестно. Добро бы шпионов развел, а то плесень плесенью. Пустой человек. И страшный. Рассказывают о нем разное: и колдун он, и душегуб. Но всей правды всё равно никто не знает.

Рошану совоглазый не понравился. Чутье подсказывало, что они еще встретятся. И встреча та будет опасной.

Тревожная ночь спустилась в горы. Первая ночь Сафара — месяца радости и благоухания, цветения и роста. Но в Аламуте не ощущалось дыхания весны. За угрюмыми стенами нечему и некому было радоваться жизни. Обитатели крепости столько времени посвятили размышлениям о боге, что перестали видеть его вокруг себя.

Всё имеет свою оборотную сторону, во всём скрыт потаенный смысл. Люди, захватившие Орлиное гнездо, называли себя батинитами, и означало это — «знающие истину». Правда батин сильна и ослепительна. Ассасины считали, что она способна убить непосвященного. Иногда, правда, ей приходилось немного помогать кинжалами.

Крепость погружалась в дрему. Заунывно перекликались стражники на стене, блеяли овцы в загонах. Вот закричала где-то ночная птица, и муэдзин ответил ей, призывая правоверных на молитву.

Небо над Аламутом угасало. Ночная сырость пропитала ковры и одеяла. Шелковой нитью протянулась она в полузаброшенную башню, где томился одинокий узник; наполнила его кости ломотой, а сердце — сожалением о прожитых днях. Кряхтя, старик расстелил молитвенный коврик. Стал на край, готовясь произнести молитву.

— И как это я не придушил мерзавца в колыбели, — в сердцах пробормотал он. — Аллах свидетель, обижают старичка… Обижают!

В спине что-то хрустнуло, поясницу прострелила немилосердная боль. Временами Гасану казалось, что позвонки превратились в ореховую скорлупу, а обломки трутся друг о друга и скрипят. Аллах великий, о как же они скрипят!

— Во имя Аллаха всемилостивейшего, милосердного, — начал старик молитву, — хвала Аллаху, Господу миров!

…Вот уже несколько лет Гасан ас-Саббах жил узником. Удивительное дело! Кто сумел заточить в крепость имама? Человека, чей авторитет в делах религии незыблем для тысяч ассасинов?

Страх. Вот тюремщик, безжалостней и внимательней которого не найти.

Жизнь Гасана стала отблеском заходящего солнца на скале. Делами в Аламуте заправляли Кийа Бузург Умид и его помощник Габриэль-Тень. Некоторые считали его сыном Гасана, но это неправда. Своих сыновей Гасан давно казнил.

Говорят, любой мастер рано или поздно перестает различать искусство и жизнь. Это и произошло с Гасаном. От ножей батинитов погибло бессчетно народу. Кто напишет повесть их жизни?.. Гасан был мастером заговора — и заговором стало всё его существование.

— Эй, Салим!.. — жалобно позвал старик, скатывая молитвенный коврик. — Куда подевался этот сын ослицы? Салим! Я не могу ждать!

Зашлепали по каменным плитам босые пятки. Появился Салим — унылый сириец в линялом тряпье. Парню недавно исполнилось тринадцать, и от него невыносимо воняло мускусом. Он торопливо разложил на полу письменные принадлежности и уселся у ног старца. Огонек лампы затрещал, разгораясь. От запаха дыма у ас-Саббаха болела голова, и холодный ветер с Каспия не приносил облегчения.

— Аллах покарает тебя за медлительность, Салим, — сварливо объявил Гасан. — Старичка обижаешь. Старичка всякий рад обидеть. — Потом задумался и добавил: — Ты хорошо пиши, Салим. Ибо так угодно Всевышнему. Я проверю. И начал диктовать:

— Человек может высказать о познании Аллаха одно из двух. Либо он говорит: «Я познаю Создателя Всевышнего разумом и рассуждением, не нуждаясь в учителе», либо он говорит: «Несмотря на разум и рассуждение, путь к познанию только в обучении»…

Диктовать ему приходилось на персидском — иного языка писец не знал. Сам Гасан не осмеливался взять калам в руки. Слабость сердца передалась его пальцам, и он опасался осквернить имя Всевышнего неудачным штрихом. Мальчишка же писал хорошо. Если б только знать, что случится дальше…

Мысли Гасана уплывали в далекую даль. Вот уж четверть века минуло с того дня, как франки пришли на Восток. Франкский имам Урбан объявил крестовый поход. По его слову тысячи людей отправились в путь. Горели города. Рушились троны. Старые династии превращались в пыль. Настало время исмаилитам взять власть в свои руки. Гасан задумался.

Крестоносцы крепко обосновались в Леванте: королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графства Эдесса и Триполи. Чужаков всегда было мало, но опасности сплотили их, не давая впасть в междоусобицы.

Арабы же и тюрки постоянно грызлись между собой. Каждый новый эмир, бравший власть, начинал с того, что расправлялся со своими предшественниками. После смерти Иль-Гази остался лишь один эмир, способный отвоевать франкские земли: Балак ибн Бахрам. Эмир Халеба.

Балак силен и отважен, но слишком жесток. Он много думает о своих богатствах, а замену себе так и не подготовил. Если с ним что-то случится, противостоять франкам окажется некому. Место Балака займет его племянник Тимурташ.

А он — человек пустой. Игрок и развратник, убогий, бессмысленный. Остальные же — Зенги, Бурзуки — слишком слабы, чтобы взять власть. И потому…

Заметив, что мальчишка-сириец сидит и ничего не пишет, Гасан спохватился:

— Не спи, паршивый тарантул! Пиши дальше! — Мальчишка встрепенулся и со страхом посмотрел на хозяина. — «Первое, несомненно, ошибочно, — начал Гасан. — Ибо поддерживая свое мнение, мы отрицаем чужие. Но, отрицая, мы тем самым пытаемся учить других. Отрицание есть обучение и доказательство того, что отрицаемое нуждается в другом…»

В горле запершило. Мальчишка старательно скрипел каламом, высунув от усердия кончик языка. Гасан налил воды в чашку и со словами:

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного! — принялся пить.

Страшно хотелось вина.

Что же франки? Кто из них может противостоять Балаку? Пожалуй, никто. Короля Иерусалимского Балак почти год держит в плену. Иерусалимом правят регенты. Из других франкских властителей только Жослен, граф Эдессы, чего-то стоит.