Юрий Никитин - Уши в трубочку

На повороте задела бедром зазубренные от множества пулевых попаданий перила, я успел увидеть мелькнувший клочок. Сорванные железом разорванные трусики остались на перилах. Торкесса неслась ко мне, как Афродита, бегущая от тираннозавра-рекса.

– Вниз! – крикнул я.

Она мигом упала плашмя, над ней пронеслись две огромные ракеты. Торкесса тут же подхватилась и помчалась, а на металлическом полу остался, зацепившись за ржавые шляпки заклепок, розовый лифчик. Крупные груди эротично колыхались на бегу, все ее тело настолько волнующее и нежное, что я застонал от сильнейшего желания, от просто невыносимого желания тут же прибить этого гада, эту сволочь…

Я встал во весь рост, крикнул взбешенно:

– Лилея, пригнись!

Автомат затрясся в моих руках, струя крупнокалиберных пуль ушла над головой босса. Он успел нырнуть за тяжелую станину пресса, а когда я переменил позицию и постарался достать сверху, там уже пусто. Сердце мое похолодело, я оглядывался в панике, знаками велел торкессе спрятаться за чем-нибудь массивным, что крупнокалиберные пули не пробьют, как папиросную бумагу.

Она взглянула вопросительно, перевела недоумевающий взгляд на свою высокую грудь, ее пальцы коснулись изгиба восхитительного бедра, снова посмотрела на меня с непониманием во взоре:

– Здесь?

– Спрячься, дура, – прошипел я. – Он поднимается наверх… если уже не поднялся!

Она затаилась, я сбросил рубашку, бросил ей, показывая знаками, чтобы оделась, дура, так женщины выглядят еще эротичнее, а голые, что голые, мы все рождаемся голыми, это не так интересно.

Пока она одевалась, укрывшись за массивной станиной, я изо всех сил напрягал слух, но рядом двигаются огромные поршни, чавкает, хлюпает, брызгает горячим маслом. С другой стороны вращается огромное колесо маховика, тяжелое, как православие, скрипит проржавевшими догматами, я отбежал на цыпочках, уши на макушке, глаза врастопырку, обогнул массивный пресс, сердце радостно подпрыгнуло.

Впереди крадется фигура, двумя руками держит пистолет, тоже готов ко всем неожиданностям, кроме тех, что сзади, уши на макушке, глаза врастопырку, в чем-то моя копия, но только я на стороне Добра, видно по моему торсу и благородному лицу, а он весь из себя злодей, даже крадется по-злодейски.

Я тихохонько догнал, шум от работающих машин глушит звук шагов, сказал негромко:

– Не там ищешь…

Он резко обернулся, но приклад автомата уже двигался по рассчитанной траектории. Они встретились в точно заданной точке: приклад и не менее массивная челюсть. Хрустнуло, но приклад выдержал, а челюсть – нет. Босс отшатнулся, пальцы разжались, пистолет выпал. Я подхватил его ударом ноги на лету и отправил в угол.

– Ты не…

Вторым ударом я попал в переносицу. Тоже прикладом. Босс покачнулся, колени подогнулись, он завалился лицом вниз. От удара дрогнул металлический пол, быстро растеклась кровавая лужа, похожая на Крабовидную туманность.

Я стоял над телом, настороженно выискивал взглядом торкессу. Что это последний, сомнений нет, босса всегда убивают в конце, но как бы эта ворона… красивая ворона, правда, да еще с такой фигурой, если честно… как бы не сунула палец под пресс, не сломала каблук или, что куда страшнее, не попортила маникюр, то-то визгу будет.

Босс зашевелился, начал подниматься, я проворонил, и, только когда он выпрямился во весь рост, в глазах изумление, я замахнулся кулаком в челюсть, вместо этого ударил ногой в пах. Он перегнулся от боли, прохрипел в великом изумлении:

– Запрещенный… прием…

– Теперь все отпрещено, – отрубил я. – Понял?

И с размаха саданул ногой в челюсть. Он рухнул на спину, я подпрыгнул и пару раз с силой саданул по ребрам. Захрустело, словно кубинцы снова ломают сахарный тростник голыми руками. Он вскрикнул:

– Лежачего?

– А я сторонник восточных единоборств, – ответил я нагло. – Сейчас Восток на марше, а мы все демократы!

– Демо… кра… ты?

– Ну да, – ответил я, – теперь можно и ниже пояса, и в спину, и лежачего!

Торкесса подбежала, держа в руках, молодчина, пистолет. Правда, несла брезгливо, как лягушку, от которой бородавки и морщины. Я ухватил, не глядя, сунул за пояс.

Босс прохрипел:

– Ладно-ладно, ты победил!.. Я вижу, сейчас убьешь. Но, прежде чем застрелишь, расскажи, что ты задумал?

– Щас, – ответил я, – разбежался.

И, выдернув пистолет, нажал на скобу. Рукоять в ладони дернулась, будто лягнул конь. Две пули распластали его на полу, как медузу. Глаза расширились в сильнейшем изумлении, как же так, я должен долго злорадствовать, глумиться, похваляться победами, рассказывать во всех подробностях свои планы на ближайшие сто лет вперед…

Я шагнул ближе, благоразумно не приближаясь, однако прицелился в лоб и повторил:

– Щас!

Грянул выстрел, над переносицей образовалась дыра, в которую пролез бы кулак. Торкесса, волнуясь грудью, спросила испуганно-щебечущим голосом:

– Застрелил? Насмерть?

– Да, – ответил я, – хоть и допустил неосторожность.

– Какую?

– Я ответил: «Щас», а уж потом нажал на курок. Умнее сперва стрелять, а потом рассказывать. После двух контрольных выстрелов.

Она вздохнула и прижалась ко мне теплым мягким боком. Я напряженно всматривался в проем, не мелькнет ли кто еще, хотя босс всегда попадается в конце, но хрен знает, что за режиссер, вдруг что экспериментальное или неумелое, а рядом вздохнуло, словно выдохнула молодая яловая корова. Меня обдало теплым домашним воздухом, к плечу прикоснулось волнующе-мягкое, упруго-мягкое, я мог не оглядываться, по участившемуся току крови в теле ощутил, что торкесса нежно и зовуще прижалась грудью.

Вздохнув, я чуть отстранился, пальцы подрагивают на оружии. Если кто все же появится, надо успеть выстрелить первым. Именно так несколько странно определяется правота, но это непонятно только для какой-нибудь дурацкой галактической логики, а не для земной, человеческой… нам всегда все понятно. А что непонятно, то и фиг с ним.

Рядом послышался вздох, я наконец скосил глаза, торкесса смотрит с обидой.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Наверное, – ответила она с непониманием в глазах. – Вы так настойчиво от меня требовали…

– Чего?

Она высоко подняла красивые брови.

– Близости, чего же еще требуют мужчины?

Я покачал головой, глаза не отрывали взгляд от проема.

– У нас несколько разные системы знаков. У вас, как у муравьев, знаковая система неизмеримо богаче, я смиряюсь. Возможно, вы еще умеете переговариваться, как те же муравьи, феромонами, танцами и тактильными…

– Умеем, – подтвердила она оживленно. – Я могу обучить этому языку…

Зов был силен, я чувствовал в ушах звон, а в глазах начало темнеть от оттока крови, зато в нижней части потяжелело, словно я сидел в ванне с горячей водой.