Юрий Никитин - Уши в трубочку

С заливного луга босоногий Павлик Морозов гонит стадо коров, запад уже алеет, заливается кумачом, пастушок словоохотливо объяснил, что село у них маленькое, заброшенное, после раскулачивания почти никто сюда не приезжал, даже кина нет, молодежь уехала в город, одни старики, приезжих нет, только у бабки Маланьи поселился какой-то турист, хорошо платит, но чудаковатый, никуда не ходит, девок не щупает, только с утра до вечера вспоминают с бабкой старые времена, наверное, бывший, хочет свое имение и крепостных обратно вернуть…

Торкесса встрепенулась, я тоже ощутил азарт охотника. Домики только издали выглядят аккуратными, и то когда солнце подсвечивает их, как памятники старины, а вблизи это полуразвалившиеся избушки с красными звездами на калитках, заросшие бурьяном дворы, худые козы, предоставленные сами себе, одичавшие куры…

Домик бабы Маланьи, как водится, на отшибе, в старину так селились ведьмы, а те из них, что стали ягами, вообще перебрались в дремучие леса. Торкесса бледнела и краснела попеременно, по ее лицу ходили цветные пятна.

– Благоговение? – спросил я понимающе.

– Что? – переспросила она, не поняв.

– Говорю, – объяснил я, – чувство, испытываемое человеком к Богу и собакой к человеку. Ну, у вас богов нет, вы ж продвинутые, так у вас благоговение находит другие мишени…

Она раздраженно отмахнулась:

– Ты ничего не понимаешь!

– Ты тоже, – заметил я, – но ты ведь чуйствуешь, да? Вот всеми фибрами, всем эпителием и всеми органами, особенно спинным мозгом, только седалищный нерв молчит, молчит в тряпочку.

Огрызнуться не успела, домик приблизился, пришлось умолкнуть. Бабы Маланьи не видно, я представлял ее в виде дряхлой сморщенной старушки, а от колодца с коромыслом через плечо, раскачиваясь на ходу и выплескивая воду, двигается пошатывающейся походкой человек в старой, поношенной одежде и в растоптанных башмаках, из которых торчат пальцы. Подошва одного подвязана веревочкой, но все равно отстает и пришлепывает при каждом шаге.

– А вот и пришелец, – сказал я с неясным чувством злорадства.

Торкесса взглянула на меня с испугом.

– Почему? По ауре? Так ее не видно даже мне…

– Ведра с водой тоже надо уметь носить, – объяснил я, – да еще полные! Приноровиться к такту, соразмерить с амплитудой шагов, учесть гравитацию планеты и солнечных пятен…

Она прошептала с чувством, похожим на благоговение:

– Видимо, он в самом деле не зря…

– Да, конечно, – согласился я, а сам подумал, что хорош был бы я, если бы попытался среди дикарей добывать огонь трением. Или даже высекать из камней. – Это в самом деле Великие Знания… И – почти потерянные. Как и сложнейшее искусство изготовления хомутов… Об этом как-нибудь в другой раз. Даже обучу носить, тебе понравится.

Она все отставала, замедляла шаг, я чувствовал, как в ней дребезжит каждая косточка, каждый фибр и небр, а также карб в астрале, я же встретился с пришельцем почти у калитки, улыбнулся, видя, что половина воды расплескалось по дороге, сказал доброжелательно:

– Трудная наука носить воду? В вашей галактике такое не умеют?

Он взглянул остро, лицо слегка дрогнуло, в глазах возникло смятение. Я открыл перед ним калитку, это и я знаю, за какую веревочку дернуть, у моей бабушки тоже такая, пришелец проговорил нетвердым голосом:

– Спасибо… Как вы узнали?

Я пропустил его вперед, сам пошел следом, а когда он у крыльца начал трудное дело снимания коромысла, поддержал, чтобы не расплескал и остатки воды.

– Как продвигается дело с поисками Великой Сермяжной, – спросил я, – а также исконной и Посконной… Ах да, в этом акцепте ее искал еще Васисуалий, а вы ищете под углом Великой Истины?

Он проговорил слабым голосом:

– Присядем…

Торкесса остановилась в сторонке, пришелец лишь мазнул по ней безразличным взглядом, таких полно во Вселенной, привык, не замечает, как мы не замечаем воробьев и муравьев. Мы присели прямо на пороге, отсюда такой дивный вид на луг, на далекий лес, на застывшие над ним багровые облака.

– Вы знаете, – сказал он надтреснутым голосом, – ищу, ищу, ищу… но в последнее время такое отчаяние накатывает, что вот взял бы да разнес всю эту Галактику в пыль, вернул ее в первоначальную праматерию, это для меня раз плюнуть, ведь так обидно, что Истина так близко, так возможно, и так возможно, и даже вот так возможно, но я ее никак, ну никак, даже не пощупаю, не то чтобы овладеть…

Дилетант, понял я. Стопроцентный дилетант, то есть человек – кто готов на радость открытия, но не на его муки, однако, будучи человеком, то есть существом, которому дан язык, чтобы скрывать мысли, сказал со знающим видом:

– О, вы дилетант!.. Дилетанты – великие люди, они делают не как надо, а как хочется, что вообще-то единственно правильно.

Он ожил, сказал с просветленным лицом:

– Да-да!.. Я чувствую, чувствую, что… но это трудно выразить…

Дилетант, повторил я про себя. Это человек, испытывающий радость делать то, что не умеет, или, как называет их Лена Мельникова, слесарь от истории.

– Не будем тянуть резину за хвост в долгий ящик, – сказал я. – Иногда счастье сваливается так неожиданно, что не успеваешь отскочить. Жизнь на Земле тем и прекрасна, что далеко идущие планы имеют свойство уходить безвозвратно, а вот там, где не ожидаешь, там и… рвется. А то и вовсе лопается, если вы понимаете, о чем я. И все же мне чуется, я знаю, чем вам помочь…

Он замер, глядя на меня жадными глазами. Торкесса судорожно всхлипнула, снова застыла, как будто суслик превратился в соляной столбик.

– Но сперва один вопрос, – предупредил я, – а то знаю вас, мудрецов, сразу же уйдете в поиски, не замечая, каких прекрасных гусениц топчете.

– Говорите! – вскрикнул он. – Да говорите же скорее! Я покосился на торкессу. Она смотрела жадными глазами.

– Ну, – сказал я, – такие мелочи, как есть ли Бог и как устроена Вселенная, нас не интересуют, а также мне вовсе не нужны исходники мироздания. Что меня интересует, так это местонахождение в данный момент господина… Лилея, как его кличут?.. резидента проклятой разведки, что украла нашего резидента… ну, не совсем нашего, может быть, он из рыб и вообще коммунист, однако сейчас нам важен…

Пришелец прервал, сказав быстро:

– Он сейчас вот здесь…

В его руке возник старинный лист пергамента, в черноте пробежали искорки, превратились в галактики, звезды. Возникла и быстро увеличилась планета Земля, появилась Москва, сперва вид из космоса, тут же превратилась в абсолютно точную топографическую карту с идеальной привязкой к широтам и долготам, укрупнился район Северного Бутова, ну это понятно, в сравнении с Южным – там одни бандиты, замигал крохотный огонек.