Юрий Никитин - Уши в трубочку

– Погоди, – сказал я, заметив, что минотавр начинает шевелиться. – А как же непротивление Злу?

Он усмехнулся:

– Это толстовщина, что ли? Ты в каком веке живешь?

– Я в этом, – ответил я медленно. Минотавр с усилием поднимал пистолет, рука его вздрагивала, и хотя я понимал, что в любом случае убьет Кварга с первого же выстрела, хотя вообще-то стрелок хреновый, проверено на опыте, но решил помочь, сказал громче: – Ты не учел один постулат Добра…

Кварг задержал палец на спусковой скобе, глаза блеснули любопытством:

– Какой?

– А вот какой… – проговорил я, видя, как напрягся минотавр в последнем усилии.

Грянул выстрел, Кварг выгнулся спиной, будто в поясницу с разбега ударил рогами тореадор. Пистолет красиво взлетел в воздух, сделал два оборота, я подставил ладонь, и рифленая рукоять с привычным чмоканьем впечаталась в ладонь. Кварг упал на колени, в груди дыра, через которую бурно хлещет кровь. Пуля пробила его навылет, оставив туннель, как будто его прогрыз толстый упитанный крот.

Он в изумлении смотрел на пистолет в моей руке. Рот открылся, хотел что-то сказать, оттуда хлынула кровь.

– До встречи… в аду…

– Я не спешу, – ответил я и выстрелил ему в лоб.

Пуля разворотила череп, а Кварг, нелепо выворачивая колени, завалился навзничь.

Торкесса, жалобно вскрикнув, вскочила на ноги и бросилась к минотавру.

– Не надо, – сказал я тихо. – Он мертв.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – ответил я мудро и печально. – Это я точно знаю.

Она остановилась над минотавром, я видел, как покачивается ее тонкая фигурка. Затем ее плечи затряслись от рыданий, она повернулась и с разбегу бросилась мне на шею.

– Он мертв, мертв!.. А мы даже не знаем, как его зовут! Почему он это сделал?

– Есть такое слово – долг, – сказал я значительно.

– И что?

– И ничего, – ответил я. – Если не понимаешь, сопи в тряпочку.

– Ты все о’кей?

– Да, – ответил я, обнимая ее одной рукой. – Да, все…

Я резко развернулся, оттолкнув в сторону, Кварг, весь залитый кровью, с перекошенным в смертельной ненависти лицом уже на ногах, выхватил крошечный пистолет из-за пазухи и как раз поднимает для выстрела, но с мощью танкового оружия громыхнули один за другим три выстрела из его же магнума в моей руке. Тело Кварга затрясло, как осиновый лист на ветру, пистолетик выскользнул серебряной рыбкой и упал к моим ногам. Я отправил его пинком в сторону, прямо под ноги торкессе.

Кварг рухнул, не сгибая ног, земля вздрогнула от удара.

Я подошел и еще дважды нажал на спусковую скобу, каждым выстрелом всаживая по пуле в левый и правый глаз. Даже если пули снова не заденут мозг, без глаз не очень-то побегаешь, да и кровь уже заполнила соседний овражек. Ах да, мы ж в помещении, и очень, так сказать, высоко.

Торкесса вздрогнула, взгляд метнулся к зловещей красной коробочке, глаза округлились, она поспешно обернулась:

– Бомба!.. Мы забыли про бомбу!

Я мельком взглянул на циферблат, большой такой, с великолепным цветным дисплеем высокого разрешения, на котором медленно отсчитываются цифры: 00.21… 00.20… 00.19… 00.18…

– Еще восемнадцать секунд! – ответил я успокаивающе. – Успеем смыться.

– Тогда поторопимся, – сказала она поспешно. – Завод огромный! Когда начнет здесь все валиться и взрываться…

Она отступила на шаг, что-то металлически щелкнуло. Я додумывал мысль, валиться и взрываться здесь будет в самом деле все, хотя вроде бы одно железо и бетон, голые конструкции, однако начнется такое, будто в каждом углу склады динамита и гексогена, а также цистерны авиационного бензина. Вообще-то, самолеты давно уже летают на керосине, он не взрывается, но пусть будет на бензине, на цистернах бензина, на эшелонах бензина и даже напалма, напалма, напалма, да побольше, побольше… А завода не жалко, их до фига всюду, все заброшенные, всюду кишмя кишат всякие подозрительные личности, че гевара на че геваре, хоттаб на хоттабе, а в ковши с металлом прыгают терминаторы…

Рядом раздался вскрик боли. Торкесса исчезла. Я оглянулся, обнаружил ее сидящей прямо на полу.

– Сделай же что-нибудь! – вскрикнула она отчаянно.

Я всмотрелся, одна нога красиво вывернута, лодыжку охватывают широкие стальные челюсти, похожие на медвежьи. Я сразу узнал капкан на медведя и с холодком просек коварный план Кварга, что сумел подстраховаться на случай гибели, чтобы утащить и нас с собой. Встретимся в аду, вспомнил я его многозначительные слова.

– Что сделать? – сказал я задумчиво. – Вообще-то, лиса сама отгрызает лапу… Погоди, я там у входа видел пожарный щит. Никуда не уходи, хорошо? А я схожу за пожарным топориком.

Она сказала в страхе:

– Не успеешь! Да и не разобьешь тем топориком, это же легированная сталь!

– А при чем тут сталь, – пробурчал я. – Ладно, сейчас что-нить придумаем, только не мешай.

Поморщившись, снял свой башмак, а потом носок. На пятке пламенеет красный волдырь, я осторожно надавил кончиками пальцев, водяной пузырь сместился в сторону. Торкесса отчаянными глазами смотрела за моими непонятными манипуляциями, поглядывала на бомбу, и, когда снова смотрела на меня, я еще видел отпечатавшиеся на сетчатке ее глаз сменяющиеся красные цифры.

– Да сделай же что-нибудь! – умоляла она. – Мы умрем, но я хочу, чтобы это было в объятиях! Я должна признаться тебе…

Я поспешно выставил ладони:

– Погоди! Не брякни ничего такого, о чем пожалеешь.

– Но бомба сейчас гагахнет!!!

– Еще одиннадцать секунд, – успокоил я. – Пойми, нет смысла вот сейчас резать провода. Какой бы я ни перекусил, время только побежит быстрее, поняла? Это закон.

Она прошептала:

– Что ты говоришь? Какой закон?

Я пожал плечами, медленно надел носок, а затем и другой, обулся, пошевелил пальцами.

– Не знаю. Наверное, универсальный. Но случается так всегда.

Она прошептала с еще большим страхом и непониманием:

– Так тебе уже приходилось…

– Да, – ответил я. – Конечно. Много-много раз.

Выждав, когда на табло цифра 00.01 готовилась смениться на 00.00, я перехватил ножницами проводок. Не помню, красный, черный или зеленый, какая, на хрен, разница. На табло все замерло, а тиканье прекратилось.

Торкесса в великом изумлении уставилась большими глазами на бомбу, дотянулась до меня, жарко поцеловала. Я сказал с неловкостью:

– Такой поцелуй… Я готов целый день бомбы обезвреживать. Даже бактерило… бактерело…

Она вдруг отстранилась, в испуге посмотрела в мое лицо. Горячая краска залила ее щеки, губы заалели ярче, она прошептала в диком смущении:

– Я не помню, что я говорила… Я не сказала ли что-нибудь…

– …что противоречило бы королевской чести? – закончил я. – Нет-нет, Ваше торкесское Величество, вы были безукоризненны. А ваши сиськи я почти не заметил.