Юрий Никитин - Уши в трубочку

– И чо будете робыты?

– Жертву Перуну, – ответили у меня за спиной. – Во славу незалежной Гыксосии!

– А-а-а, – протянул всадник, – цэ дило добре… Только поскорее, а то фараон вже збирае вийско…

– Та що нам його вийско? – ответил тот, что стягивал мне руки. – До вэчора весь Египет будэ пид нашой гиксоской владею.

Мне связали ноги, сильный удар бросил лицом в горячий песок. Я закашлялся, гиксосы засмеялись, уже все в седлах, засвистали, повернули животных и помчались в сторону солнца. Как я понял, начинается знаменитое завоевание Египта гиксосами. Значит, я попал в далекое прошлое, но хоть не на сотни миллионов лет, уже легче, до моего времени всего-то тысяч пять лет, а то и вовсе четыре с половиной.

Они унеслись, а я остался лежать на песке, связанный туго, как упакованный спальный мешок. Солнце печет нещадно, губы сперва просто пересохли, потом полопались, как подсыхающая земля. Соленая струйка потекла в рот, но я отказался глотать кровь, хотя вроде бы не принимал иудаизм или ислам, хотя клясться не буду, в моей прошлой жизни мало ли чего случалось, солнечный жар прожигает веки, какие же непрочные, фигня, а не веки, прямо папиросная бумага или же промасленная, из которой делают стенки для фонариков.

Горло хрипит, а уши уловили странный зловещий шорох. Я повернул голову. Раскаленное, как слиток металла, тело, как будто окунули в жидкий гелий. Ко мне подползает самая огромная змея, какую я только видел, а видел я… честно говоря, ни одной еще не видел, но змея огромная, чешуйки скрежещут по песку, словно ползет по исполинскому наждачному бруску, пасть разинута, жарко, глаза выпучены, немигающие, зрачки вертикальные, как у кошек, а язык длинный и раздвоенный на конце, как двузубая вилка…

Я содрогнулся, холодное отвратительное тело коснулось моей ноги, а змея переползла ногу, помедлила, а затем начала сворачиваться в кольцо, полагая, видимо, что нашла защиту от солнца и ветра. Я застыл, страшась сделать движение, толстые кольца двигаются медленно, словно родом из Эстонии. Прямо засыпает, зараза, наконец улеглась, даже вздохнула с чувством глубокого удовлетворения.

Солнце передвинулось на западную часть неба, там великолепный закат, краски играют на бис, автор всего великолепия выходит и довольно кланяется, заслужил, все здорово, особенно то, что жара чуть спадает, а ночью здесь, говорят, вообще вода замерзает в лужах, хотя где это в Сахаре вода? Шея затекла, но я упорно отворачивал лицо от солнца, в чистом безоблачном небе мелькают черные мухи, и когда раздался далекий грохот и в паре сот метров опустился небольшой космический корабль, я тоже сперва подумал, что это муха, только побольше.

Люк распахнулся, по простой лесенке на песок спустился подросток, за ним еще один, а когда вышел третий, еще меньше, я врубился, что это не подростки, совсем не подростки. Наверняка и на других планетах есть свои камбоджийцы и вьетнамцы, хотя эти без туземных пик и барабанов, а одеты в костюмы высотных летчиков. Лица, правда, открыты, я плохо рассмотрел, а они разбрелись в разные стороны, время от времени что-то хватают в песке, суют в ящички либо бегом относят в корабль.

Меня заметили не сразу, явно все-таки вьетнамцы или японцы, у них там все в очках, двигаются, глядя в землю, пока один едва не наткнулся на мои растопыренные ноги.

– Ой, кто это?

К нему быстро подбежала женщина, вскрикнула тонким детским голосом, словно главная героиня всех индийских фильмов:

– Ой, какой красивый!

Она поспешно протянула ко мне руки и ухватила на руки питона, словно страшась, что находку перехватят коллеги. Второй сказал с укором:

– Икана, ты же специализируешься на формика пиццеа!..

– Этого питончика, – ответила она, – подарю своему брату. Он любит таких зверюшек.

– А если укусит?

– Увы, – сказала она с жалостью, – это же не змея, питоны не кусают и не жалят… А чего здесь этот туземец?

Мужчина посмотрел на меня задумчиво, предположил:

– Что-то ритуальное. Обряд инициации, к примеру.

– Инициации? – повторила она. – Но это же в подростковом возрасте…

– Многие до седин не выходят из подростковости, – возразил он. – А то и вовсе из ребячества. Пусть, не будем вмешиваться в обычаи туземных племен! Мы же все-таки исходим из доктрины общегалактических ценностей?

– Да, конечно, – ответила она поспешно. Взгляд зеленых глаз остановился на моем обгорелом лице, с него клочьями слезает не только кожа, но сползают, как при тектонических сдвигах, целые пласты прожаренного мяса. – Терпи, туземец… Детские иллюзии теряются трудно. Быть мужчиной не так уж и плохо… Хотя ребенком, бесспорно, приятнее.

Отвернулась, во взгляде сочувствие, смешанное с безразличием и легкой брезгливостью, которую тщательно скрывает, чтобы не задеть моих чувств. Мужчина сказал мирно:

– Смотри, по лицу видно, как он гордится этим испытанием. Еще бы, не всех к нему допускают, не всех!..

– Ладно, – сказала она, – пойдем.

– Пойдем, – согласился он. – Видишь, он глаза выпучил! Гневается, видать.

Женщина, которую он называл Иканой, слегка поклонилась мне и произнесла настолько певуче тоненьким голоском, что я ожидал тут же грациозного танца с пением и двиганьем головы из стороны в сторону:

– Прости за вторжение в ваши… ваши священные ритуалы. Мы удаляемся, дабы не потревожить…

– Да-да, – сказал мужчина, – дабы не потревожить.

К ним подошел третий, еще мельче, уже не вьетнамец, а настоящий звездный пигмей, всмотрелся с отвращением:

– Господи, везде эти дикари!.. Нет, это надо прекратить.

Он вытащил нож и посмотрел на мое горло. Женщина вскрикнула:

– Гого, прекрати!.. Твой бог пусть правит в твоем народе, в чужое племя пусть не лезет!

– Мой бог Кокацепль, – провозгласил пигмей, – бог всего сущего, он получает в свое владение любую звездную систему, на которую ступает сандалия телурийца. Так что здесь правит Кокацепль, и я – от имени бога.

Не успели его остановить, он одним взмахом перехватил ремень на моих руках, выдернул кляп изо рта. Женщина вскрикнула мне жалобно:

– Прости, прости нас за нарушение ваших священных ритуалов! Но этот глупый человек… он фанатик… если потребуете, мы выдадим его вашему племени на расправу, мы чтим обычаи всех племен и народов…

Другой ухватил пигмея сзади и держал его крепко, не давая двигаться, а женщина подобрала веревки и готовилась снова связать мне руки. Пигмей смотрел гордо, счастливый, что дикари разорвут на части, обретет сан мученичества. Я прохрипел обгоревшим ртом:

– Нет Кокацепля, кроме Кокацепля… и ты пророк его… Я признаю его верховным богом…

Двое ахнули, пигмей засиял довольством, подрос, расправил плечики.

– Я же говорил, – произнес он с чувством. – Я же говорил!.. Наше учение истинно, потому что оно верно.