Саймон Грин - Злые чары Синей Луны

— Не подходи слишком близко, — негромко предупредил он. — Ты можешь их разбудить.

Фишер вдруг передернуло. Ее пронзило глубочайшее отвращение. В самую темную пору Войны демонов она, правда, очень недолго, носила дар преисподней, известный как «Волчья Погибель». Меч оказался живым, разумным и бесконечно злым. Он пытался развратить ее и завладеть ее душой. И порой Фишер казалось, что расстаться с ним было самой тяжелой задачей, с какой ей приходилось справляться. Даже теперь какая-то часть ее существа рвалась вперед, желая подойти и присвоить один из клинков, снова завладеть его темной силой. И убивать, и убивать, пока весь мир не покраснеет от крови. Изабель Фишер поборола в себе это чувство, безжалостно растоптав его, но была потрясена, поняв, каких усилий это потребовало.

— Великолепны, не правда ли? — спросил Жареный. — «Потрошитель Душ», «Черный Вой», «Поцелуй Белладонны». Имея в своем распоряжении три таких шедевра, вы сможете завоевать мир.

— Или уничтожить его, — возразил Хок. — У этих проклятых мечей имеются собственные желания. Пусть спят здесь вечно.

— Я слыхал песни и рассказы, — сказал Ламент. — Правда ли, что внутри этих клинков заключены погубленные души святых?

— К сожалению, нет, — ответил Жареный. — Их содержимое Инженер принес с собой из Грeзы. Маленький кусочек темного мира, свободный в мире людей.

Хок повернулся спиной к дарам преисподней, и, спустя болезненно долгое мгновение, остальные последовали его примеру. Все вздохнули с некоторым облегчением.

Ламент недобро зыркнул на Жареного:

— Ты сказал, что здесь чудо. Настоящее чудо. Где оно?

— На алтаре, — неохотно сообщил Жареный.

Все подошли к алтарю, собранному из человеческих костей. В середине его лежала небольшая деревянная шкатулочка. Простое полированное дерево, никаких явных отметок. Только две серебряные петли для узкой крышки. На первый взгляд шкатулка была совершенно обыкновенной, но когда исследователи склонились ближе, притягиваемые каким-то глубинным влечением, они осознали, что перед ними отнюдь не просто коробочка. Нечто большее, гораздо большее. Она рождала ощущение усиленного присутствия, сверхреальности, словно являлась единственной настоящей вещью в комнате, а может, и во всем мире. Просто находиться рядом с ней было до странного уютно. Впервые с того момента, как они попали в Собор, четверо путников почувствовали себя удивительно легко. Словно вернулись домой из дальнего путешествия. И, тем не менее, никто из них не решался взять ее и открыть.

— Что… — Ламенту пришлось остановиться, прочистить горло и начать снова: — Что в этой коробочке? Что у нее внутри?

— Об этой коробочке знают даже в аду. — Жареный по-прежнему стоял возле ниши с мечами, не глядя на алтарь. Впервые его голос утратил уверенность. — Эта коробочка старше всего, что собрано здесь. Ее сделал Христос, когда столярничал со своим земным отцом, Иосифом. Говорят, в ней заключена изначальная искра. Она хранится там с той самой поры, когда Бог сказал: «Да будет свет», и началась вселенная. Единственная искра света, который был источником всего творения, навечно сохраненная в маленькой деревянной коробочке. Это достаточное чудо для вас? Говорят, что ее принес человек из Мертвых Земель вскоре после их возникновения. Возможно, из-за нее-то и сражались те два чародея. Никто не знает, кем был этот человек, хотя разные слухи ходят. Одни говорят, что это уцелевший из двух противоборствовавших колдунов, только сильно уменьшившийся. Другие предполагают, что его звали Магус. Никто не знает этого точно даже в преисподней. Кто-то вручил коробочку первому Лесному королю, а он приказал создать этот Собор для нее. Может, шкатулку дал королю Магус? Не знаю, но он оказался тут как тут, когда королю понадобилось исправить ужасную вещь, сотворенную мной.

А теперь, когда дело угрожает перейти, наконец, в решающую стадию и должна решиться судьба мира, этот Магус снова в Лесном замке. Кто он такой? Что он такое? Не знаю. Одно могу вам сказать: он меня пугает, а я ведь познал ужасы бездны.

— Почему ты держишься на расстоянии? — спросил Хок. — Разве ты не чувствуешь, как здесь покойно?

— Я даже смотреть на нее не могу, — горько отозвался Жареный. — Мир и надежда — для живых.

— Кто-нибудь когда-нибудь пытался посмотреть, что в коробочке? — спросила Фишер.

— Многие подумывали об этом. А вы почему не решаетесь?

Фишер протянула было руку к крышке, но затем резко остановилась. Она не могла прикоснуться к ней. Глубже, чем знание, глубже, чем инстинкт, жило понимание: шкатулка является святой вещью, а она, Изабель Фишер, не достойна такой пронзительной святости. Она так и сказала, и Хок с Сенешалем кивнули. Все посмотрели на Ламента.

— Я посвятил себя Господу, — медленно проговорил Пешеход. — Если таково Его желание, я заберу Его вещь из этого ужасного места.

Он протянул руку, немного помедлил и затем абсолютно спокойно взял коробочку. Он улыбнулся почти застенчиво и поднес шкатулку к глазам, разглядывая изделие вблизи.

— Коснуться чего-то, к чему прикасался Христос…

Он снова улыбнулся и сунул коробочку в один из внутренних карманов своего плаща. Ощущение мира и уюта уменьшилось и пропало, все поежились. Сенешаль громко засопел.

— По-моему, в этом приключении многовато религии. Религия должна держаться на почтительном расстоянии от повседневной жизни. Это слишком отвлекает.

— Да ладно тебе! — возразила Фишер. — Твоими предками были Верховный маг и Ночная Ведьма. Тебе следовало бы привыкнуть к сверхъестественному.

— Ну да, но то всего-навсего магия. Магия есть везде. А здесь религия. Если бы я по-настоящему верил во что-нибудь из этого, я бы, наверное, сильно обеспокоился.

Они оставили реликварий и продолжили долгое восхождение по плавно загибающейся стене Собора. Всех уже придавила усталость — та гнездящаяся в костях усталость, которая хуже боли. Переходя с этажа на этаж, с уровня на уровень, все медленнее по мере приближения к вершине, они начали ощущать изменения — и в Соборе, и в самих себе. Волны сопротивления накатывали и отступали, как приливы и отливы. Расстояния менялись, то подступая ближе, то разбегаясь. И все это происходило без малейшего внешнего движения.

Основание Собора казалось теперь невообразимо далеким, и путники чувствовали: если каким-то образом они сорвутся с узкой лестницы, то будут падать и кувыркаться вечно, но так и не достигнут пола. Они начали подумывать, не предстоит ли им и карабкаться вечно, да так и не достигнуть шпиля? Может быть, они лезли всегда, а все прочее — только сон, который они видели в пути? Порой казалось, что по узким ступеням карабкается больше пяти человек, а порой — что их меньше, и оба варианта воспринимались как совершенно нормальные, пока наваждение не проходило.