Джулия Джонс - Измена

— Самого убийства он не видел?

— Увы, ваше преосвященство, — даже шпионы должны когда-нибудь спать.

Архиепископ провел пальцем по краю бокала. Запах сыра, текущий по комнате к открытому окну, вдруг показался ему неприятным, и он накрыл салфеткой пронизанный голубыми жилками круг.

— Ты хочешь сказать, Гамил, что это сделал рыцарь?

— И да, и нет, ваше преосвященство.

— То есть?

— Может, его рука и направила нож, но действовал он не по своей воле. Его горе, когда он обнаружил тело, доказывает, что он был всего лишь безгласным орудием.

— Ларн, — тихо произнес Тавалиск, скорее для себя, чем для Гамила. — Не прошло и двух месяцев, как рыцарь побывал там. У старейшин этого острова свои далекоидущие планы, и они весьма ловко претворяют эти планы в жизнь. — Архиепископ сложил свои пухлые губы в подобие улыбки. — Вот Бевлин наконец и расплатился за свое вмешательство в их дела.

— Ларн очень злопамятен, ваше преосвященство.

— И тебя это качество, конечно же, восхищает. — Тавалиск снова опустился на стул. — И все-таки... мне кажется, эту запоздалую месть раскусить не так-то просто.

— Почему, ваше преосвященство?

— Ларн знает слишком много для своего же блага, и все благодаря своим проклятым оракулам — это просто нечестно. Мне думается, старый олух Бевлин замышлял нечто такое, что было им не по вкусу.

— Если так, ваше преосвященство, то рыцарь может знать кое-что о намерениях Бевлина.

Тавалиск медленно кивнул.

— Мы все еще следим за ним?

— Да, ваше преосвященство. Через день-другой я рассчитываю узнать, куда он направляется. Наиболее вероятным местом пока представляется Брен. Если он окажется там, наши шпионы уведомят нас о его действиях.

— Прекрасно, Гамил. Можешь идти. Мне надо о многом подумать. — Архиепископ налил себе еще и окликнул секретаря у самых дверей: — Задержись ненадолго, Гамил, — я хочу попросить тебя о небольшой услуге.

— Слушаю, ваше преосвященство.

— Закрой все окна и разведи мне огонь. Я продрог, несмотря на солнце. — Тавалиск посмотрел, как секретарь складывает дрова в очаге. — Нет-нет, Гамил. Так не пойдет. Сперва обдери кору. Я знаю, это займет много времени, но, если уж ты взялся за что-то, надо делать это как следует.

Баралис поднялся на взгорье одним из последних. На подъеме склон еще кое-как защищал от ветра, но здесь задувающий с севера ураган бушевал вовсю. Баралис рассеянно растер пальцы в перчатках, держащие поводья. Путешествие продолжало причинять ему неисчислимые страдания. Мороз тишком пробирался в суставы, лишая их драгоценной гибкости. За все деяния Баралиса первыми расплачивались его руки.

И все же эта позиция на вершине холма имела свои достоинства. Отсюда ему открывался вид на всю колонну, и он сразу же отыскал глазами Мейбора. Баралис ощутил во рту вкус желчи. Плеваться было не в его обычае, и он проглотил горечь, обжегши язык. Как он ненавидел этого человека!

Баралис обозрел лежащую впереди местность. Из-под снега торчали острые верхушки скал. Спуск был более предательским, чем подъем, — тропа круто вилась среди нагромождения камней, и всадники ехали по ней с большой осторожностью.

Время выбрано верно. Мейбор еще только на середине спуска. Если он свалится с лошади там, среди скал и обрывов, ему конец. Его толстая шея переломится, как деревяшка, ударившись о мерзлую землю.

Баралис прикинул, как ехать ему самому. На какое-то время он тоже окажется в опасности. Ворожба, к которой он собирается прибегнуть, требует полной сосредоточенности, и кто-то должен в это время направлять его коня.

Баралис глянул вбок. Кроп сидел скрючившись на громадном боевом коне, и низко надвинутый капюшон не столько защищал от холода, сколько прятал лицо. Баралис знал, как ненавистно его слуге это путешествие. Кроп сторонился людей — и неудивительно, если вспомнить, как они с ним обращались. Люди боялись его, лишь будучи поодиночке или в малом числе, — собравшись в кучу, они принимались его травить. В этой поездке ему тоже не давали покоя, обзывая дубиной стоеросовой и уродской мордой. Баралис охотно сжег бы этих трусов дотла — но еще не пришло время выказывать свою силу открыто.

Пользоваться ею скрытно — дело иное. Баралис поманил к себе Кропа, и тот подъехал. Повинуясь знаку Баралиса, слуга взял под уздцы хозяйского коня — молча, не задавая вопросов. Они ехали в самом хвосте, и никто не видел их, кроме вьючных лошадей.

Убедившись, что Кроп крепко держит поводья, Баралис приступил к делу. Отыскав глазами Мейбора, он перевел взгляд на его коня — великолепного жеребца в самом расцвете сил.

Баралис углубился в себя, и сила, столь знакомая, но от этого не менее дурманящая, поднялась ему навстречу. Приступ тошноты сменился чувством невозвратной потери — Баралис покинул свое тело и вошел в жеребца. В ноздри ударил острый запах лошадиного пота. Баралис наконец-то избавился от леденящего ветра и оказался в тепле.

Живое, пульсирующее тепло охватывало со всех сторон. Все дышало им — шкура, жир, мускулы, костный мозг и сами кости. Действовать следовало быстро: тот, кто надолго задерживался в животном, подвергал себя большой опасности. Баралис поспешно пересек брюшную полость со всеми ее извивами, пробираясь к центру тела. Он чувствовал мощное сокращение легких и остерегался их всасывающей силы. Сердце манило его завораживающим ровным биением: глыба мускулов, оплетенная толстыми жилами, ужасающая своей мощью.

Баралис вошел в ритм его сокращений, подчиняясь притокам и оттокам. Навстречу бил могучий поток крови. Баралис плыл через полости и каналы, пока не добрался до цели. Он нащупал створку из жильной ткани, прочной, как старая кожа, но куда более тонкой, чем шелк, — клапан. Баралис замкнул его в кольцо своей воли — и ринулся назад.

Он вылетел из коня, словно ветка, несомая бурей. Его встретили холод и бледный свет — а после тьма. Он ощутил горький осадок колдовства во рту и погрузился в небытие.

Мейбор ехал во главе полутораста, считая слуг, человек и был, без ложной скромности, полностью уверен в их преданности — всех, кроме двоих.

Во всех взорах он читал почтение, и все проявляли к нему большую предупредительность. Так и должно — ведь посольство как-никак возглавляет он. Неудивительно, что и его суждения, и его наряды встречают всеобщее восхищение. Серые дорожные одежды не для него. Он вельможа и должен выглядеть таковым во всякое время. Нельзя знать, кто может встретиться им в этой белой пустыне, — надо иметь подобающий вид.

В путешествии были, конечно, и свои неудобства. Дьявольский ветер прямо-таки срывал волосы с головы. Мейбор не раз поутру находил выпавшие волосы у себя на подушке. Мысль о том, что он может облысеть, ужасала его, и он стал надевать лохматую медвежью шапку. Поначалу ему неловко было показываться перед людьми в этом бабьем уборе, но потом он решил, что в шапке походит на легендарного завоевателя из-за Северного Кряжа и это даже прибавляет ему загадочности.