Артур Баневич - Драконий коготь

Перемешивая копытами черную грязь, мулы миновали первый из нескольких ветряков. На старом каменном фундаменте был намалеван оранжевой краской по-ирбийски лозунг: «Хороший ирбиец — мертвый ирбиец», который кто-то прокомментировал черным: «Мертфый ирбиец — десяток мертфых тусемецоф. И научь себя писат на языке коспотт». Ветряк, хоть и замешанный в политику, работал исправно. Вращал крест широких, кое-где позеленевших крыльев и лениво постукивал насосом. Второй такой же ветряк был разрушен, зарос травой и покосился. Было видно, что его прикончили преклонный возраст и экономика. Дорогие каменные ветряки, которые не удалось перенести на другое место, постепенно приходили в негодность. Дебрен двигался в сторону Нирги с обозом предпринимателя-строителя, специализировавшегося на осушительных работах и неплохо владевшего староречью, поэтому успел набраться кое-каких знаний в этой области. Будущее, пояснял строитель, в связи с бурным развитием морской торговли, плотогонства и металлургии, опирающейся на магию и уголь, принадлежит дереву и гвоздю. Правда, ветряки выживут, но только в качестве мельниц и вспомогательных насосных станций, осушающих польдеры в особо влажные годы. Отвоеванием у моря новых территорий на просторах Дефольской низменности займутся легкие, хорошо и быстро демонтируемые ветряки, которым знатоки предвещают блестящее будущее. Когда-нибудь, возможно, даже вращающиеся вокруг своей оси, позволяющие установить их по линии ветра, что повысит мощность и увеличит время эффективного использования. Мнение Дебрена, что, быть может, удастся сделать очередной шаг, и разворачивающийся ветряк, приводимый в движение системой зубчатых передач и валов, можно будет заменить самовращающимся, функционирующим на принципе червячного винта, мастер водно-сухопутного строительства добродушно высмеял как чрезмерно фантастическое.

Так или иначе, деревянные ветряки встречались на осваиваемых землях все чаще. Сразу за остатками древней рыбацкой пристани, окруженной сейчас со всех сторон морковными и капустными грядками, Дебрен заметил обугленные бревна, каменные подшипники и кучу железного лома, когда-то бывшего оковкой деревянных элементов передач. Ветряк был древний, явно стационарный, а не перевозимый с болота на болото, о чем свидетельствовала покрывающая все вокруг дробленая черепица. Красные осколки керамики лежали на пепелище, поэтому было ясно, что сперва горел остов, а уж потом рухнула крыша. Знакомый предприниматель сетовал на то, что штормовые ветры частенько переворачивают ветряки, а это может сопровождаться соударением металлических и каменных частей, искрением и пожаром. Но здесь явно был не тот случай.

Оказавшись около второго сгоревшего ветряка, Дебрен начал задумываться. У третьего, милей дальше, пришел к выводу, что вряд ли проломы в защитных валах являются причиной затопления полей и винных подвалов в «Золотом фазане».

Миновали одну из немногочисленных в этих местах рощиц, скорее — скопище кустов и буйных трав, нежели лесок. Дорогу неуклюже перебежал облепленный грязью заяц. Повеяло дымом и навозом. На тропинке, ведущей на север к дамбе, виднелись колеи от проезжавших телег и оттиски копыт.

— Ого, не иначе как могильщики заехали, — сказал оруженосец. — Глянем. Этим паршивцам надобно глядеть на руки.

За яблоневым садом стояли небольшой домик, несколько хозяйственных построек и то, что до недавних пор было ветряком. Сейчас от ветряка остались пол, черпачное колесо и нижняя часть зубчатой передачи. Все остальное либо рухнуло, либо было оторвано от остова тяжелыми молотами и погружено на запряженную двумя волами телегу. Четверо испачканных мужчин, все в поту, щепках и пыли, отдыхали около небольшого костерка. Выпивали, а один ощипывал только что зарезанную курицу.

— Так я и думал! — воскликнул оруженосец, въезжая во двор. — Кладбищенские гиены. Мошенники! За это вы серебро берете?

Дебрен старался понять. И кое-что даже понимал. Двери овина, служившего, вероятно, мастерской хозяину ветряка, слегка покачивались под порывами слабого бриза. Внутри, хоть дело шло к полудню, виднелись горящий сальный светильник и две ноги в высоких непромокаемых башмаках. Ноги не касались глинобитного пола, хоть недоставало им совсем немного, а рядом лежал перевернутый стульчик.

— Господин Санса? — неискренне обрадовался старший и наиболее прилично одетый из угощавшейся пивом четверки. — Как приятно вас видеть!

— Простите, но я не скажу того же, — брезгливо бросил оруженосец. — Мне слишком дорого доброе имя моего господина, чтобы радоваться встрече с людьми, нагло обворовывающими его. Я жду объяснений, господин Ванрингер, но исключительно по присущей мне наивности, так как то, что я вижу, никаких объяснений не требует.

Ванрингер, обаятельно улыбнувшись, передвинулся вначале направо, чтобы заслонить ощипывающего курицу сообщника, затем налево, где стояла телега. Лишь теперь Дебрен задумался над колористикой этой группы. И люди, и волы, и даже массивно и старательно изготовленный экипаж выделялись на веселеньком зеленом фоне чернотой одежд, шерсти и краски. При этом они не походили ни на кучку странствующих монахов, ни на шайку ночных разбойников.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы, господин Санса, — заявил с легкой обидой в голосе Ванрингер. — Вероятно, не о той курице, которую так нежно прижимает к груди Пьето?

Рослый, но весьма прыткий детина перестал прятать куриную тушку за спину и с растерянным видом свежеиспеченного отца прижал ее к животу.

— Не думаете же вы… Нет, это просто смешно. Он, понимаете, страшно переживает чужую смерть и боль, сразу же, добряга, расстраивается. Вероятно, хотел спасти птичку, задушенную лисой.

— Переживает? Он? При вашей-то профессии?

— Если б вы знали! Вначале я тоже косо поглядывал на столь сентиментального слугу. Я-то ведь человек старой закалки, но теперь уже понимаю, что именно так и надо себя вести. Когда клиент видит слезы на глазах и благородное страдание на лице, то меньше на цены сетует.

— А перья он, видимо, от сострадания выдирал у курицы-то?

— Господин оруженосец, вы человек военный, поэтому вполне можете не знать тонкостей нашей профессии. Но вам наверняка доводилось слышать, что любого типа выдирание очень крепко связано с отчаянием, причем с незапамятных времен. Так, например, женщина волосы у себя на голове рвет, когда с мертвым мужем прощается, а мужчина, попав в беду, бороду и усы дергает. А как ведут себя на похоронах плакальщицы? Рвут на себе одежды!

— Послушай, Ванрингер, тебе, похоже, кажется, что ты с моим господином разговариваешь. А это не так. Это я, Санса по прозвищу Толстый. Никакой не странствующий рыцарь, а оруженосец, твердо стоящий ногами на земле, хоть временно и пребывающий в седле. Меня так просто вокруг пальца не обведешь. Пьете вы тоже от отчаяния? Все пятеро. Ну ладно, один впечатлительный… Пусть так. Допустим. Но вся фирма?!