Стивен Лохед - Мерлин

Мы выпили, она встала и начала накрывать на стол. Я позволил ей за мной ухаживать, и она хлопотала с явным удовольствием. Грустно сознаться, но я не заслужил ее благодарности; сперва я помогал невесте Аврелия, затем — жене Утера. По правде сказать, я никогда не думал о ней самой, но так скудна была ее жизнь на каменистом мысу, что простая любезность выросла в ее глазах до невероятных размеров. Я подумал об этом, и меня захлестнул стыд.

Великий Свет, какие же мы слепцы! Истреби нас, мы неисправимы.

Ах, Игерна, доверчивое сердце, если б ты только знала. Хвала тебе, что ты чувствуешь привязанность к тому, кого должна презирать. Я не чувствовал вкуса трапезы, но помню, что было чудесно. Игерна воистину сияла радостью и красотой.

Вот тут-то бы мне догадаться, что она замышляет. Хотя, наверное, сама Игерна еще не знала. Уверен, ею руководила сердечная чистота и ничто другое.

Пеллеас ошибся: тот, кто не знает своих намерений, обращается к свету так же легко, как к тьме. Добро возможно всегда, искупление ближе, чем следующий вдох. Каким-то образом Игерна напомнила мне об этом.

Однако, когда пришел Пеллеас с мечом Утера и стало ясно, что вечер пролетел, я попрощался с Игерной и вышел в звездную ночь, ничуть не подозревая, что будет завтра.

На следующее утро короли вновь собрались в церкви. И вновь, как прежде, Дунаут и Моркант собирались своими нелепыми и оскорбительными требованиями втянуть всех в перепалку. Они рассчитывали если не победить в совете, то по крайней мере всех перессорить. Если б в дело пошли мечи, цель их была бы достигнута.

Однако с самого начала все пошло по-иному. Сегодня в церкви присутствовали Игерна и Лот, и остальным пришлось с ними считаться. Посредине Дунаутовых разглагольствований, Игерна, сидевшая в кругу королей, попросту встала и осталась молча стоять.

Она стояла, покуда Дунаута не начало раздражать ее безмолвное присутствие и он не прервал речь.

— Государи мои, — фыркнул он, — сдается мне, королева Игерна желает что-то сказать. Возможно, она не поняла, как принято себя вести на этом собрании.

— Напротив, — отвечала она, — с тех пор, как я вошла в это благородное собрание, я только и делаю, что наблюдаю, как себя здесь ведут. Мне представилось, что единственный способ быть услышанным — это орать что есть мочи, перекрикивая всех остальных. Мне это не по силам, поэтому я решила встать и дождаться, покуда меня заметят.

— Госпожа, — с нарочитой любезностью произнес Дунаут, — я тебе уступаю.

— Благодарю тебя, лорд Дунаут, — учтиво, но холодно отвечала она.

Полагаю, это спокойствие и выдержка стоили ей невероятного напряжения духовных сил, однако в ее манере не чувствовалось ни следа страха или сомнений; казалось, утихомиривать разбушевавшихся властолюбцев для нее — привычное дело.

— Я — вдова Утера, — начала она медленно и веско, — а до того была вдовою Аврелия. Думаю, еще ни одна женщина не делила стол и ложе с двумя Верховными королями.

Кто-то из королей испустил нервный смешок. Однако Игерна, хоть и улыбнулась, не позволила им обратить все в шутку, потому что продолжила:

— Ни одна другая женщина не может сказать, что дважды была Верховной королевой Британии… и ни одна другая женщина не знает того, что знаю я.

Все смолкли. До сих пор никому не приходило в голову, что Утер или Аврелий поверял ей свои секреты. Сейчас короли задумались; я почти слышал, как они сопят, пытаясь догадаться, что же именно она знает.

— Мы здесь воюем, государи мои. Мы сражаемся между собой, покуда саксы держат совет. — Слова эти, произнесенные столько прекрасной и уверенной в себе женщиной, отрезвили всех. — Да, это так. Или вы думали, что при вести о смерти Утера они сложат оружие и зарыдают? Я скажу вам: они рыдают от радости. Они собирают рать и скоро придут сюда. — Она на мгновение смолкла. Все глаза были устремлены на нее. — Однако это вы знали и без меня, государи мои. Я пришла сюда не для того, чтобы повторять известное.

Она подняла руку, и Кадан, ее советник, вышел вперед, неся завернутый в ткань сверток. Он положил свою ношу ей на руки и встал рядом. Игерна выступила на середину церкви и подняла сверток, чтобы все могли его видеть. Затем начала разматывать ткань.

Блеснули золото и серебро, ткань спала, явив всем то, что я мог назвать и прежде: Меч Британии.

— Это, — сказала она, поднимая его, — меч Утера и Аврелия, однако прежде, давным-давно, он принадлежал первому Верховному королю Острова Могущественного. И с тех пор им владел каждый Верховный король, кроме одного (она имела в виду Вортигерна), — ибо это меч Максима Великого, Императора Британии и Галлии.

Она медленно повернулась, чтобы все видели — это и впрямь знаменитый меч императора. Свет из узких, высоко расположенных окон падал длинными косыми лучами, вспыхивая на лезвии и зажигая огнем резной аметист с орлом.

Да, короли узнали меч, это выдавала вспыхнувшая в их очах алчность. Дунаут даже нежно погладил рукоять своего меча, словно прикидывая, каково это — владеть имперским клинком Британии. У других тоже пальцы дергались, а глаза так и ели холодное, длинное, поблескивающее лезвие.

Игерна двумя руками подняла меч над головой. Все смолкли.

— Государи мои! Вот Меч Британии! Стыдно драться над ним, как собаки дерутся над костью!

Потом, опустив меч, она уперла его острием в пол, сложила руки на рукояти, медленно опустилась на колени и склонила голову.

Не знаю, как она молилась. Не знают и остальные. Однако, какими бы ни были слова, немного столь сердечных молитв слышали эти своды.

Я и сейчас вижу ее, стоящую на коленях в кольце королей: синий плащ перекинут через плечо, гривна поблескивает на тонкой шее, длинные пальцы сплетены на золотой рукояти, чело касается самоцветного камня. Свет из окон окружал ее священным ореолом.

Если слова Игерны привели королей в смущение, то молитва заставила замереть. Только совсем уж бессердечный человек мог не устыдиться при виде этого целомудренного зрелища. Сознание вины заставило их всех онеметь.

Наконец, закончив молитву, она встала и, держа перед собой меч, медленно пошла вдоль кольца королей.

— Властители Британии! — провозгласила она уверенно и громко, — этот меч надлежит носить тому, кто никогда не искал возвыситься сам, кто яснее всех видит нашу страну, тому, чью мудрость ценят равно убогий и знатный, чью силу и отвагу воспевают в богатых чертогах и в бедной лачуге от края до края земли…

Игерна остановилась передо мной.

— Государи мои, я вкладываю этот меч в его руку, и пусть теперь тот из вас, кто мнит себя более достойным, отнимет его силой.

— Почему? — я осип от изумления.

— Потому что ты сам никогда бы себя не предложил.