Карина Вран - Днем с огнем

"Выкусишь, чернуха недокормленная!" — на волне ответной ярости выкрикнул мысленно я — в боль и нескончаемое эхо боли. — "Противопожарная инспекция. У тебя тут искрит…"

Искры продолжали сыпаться из глаз, теперь уже от колкой боли. И от гулкой боли. И от жгучей, и режущей — все оттенки и отголоски боли поселились разом в моей черепной коробке. И совершенно никакого желания не изъявляли по части ухода.

Евгения Альбертовна учила нас, остолопов, на совесть. Старалась шутить, проводить аналогии, понятные ленивым, нелюбопытным до науки ученикам. Человечество, говорила она нам, давно изобрело действующее средство против головной боли — гильотину. Если бы не ярость, я бы мечтал уже об этом средстве.

С усилием я перекатил свое туловище в сторону. Во-первых, потому что рот наполнился противной жидкостью со вкусом железа. Я прикусил язык, когда падал и считал затылком ступеньки. Во-вторых, в подошвы моих кроссовок упиралось еще одно туловище. Не знаю, чье именно, но соприкасаться с кем-то, взывая к живому огню, не хотелось. Вдруг там Джо припал к моим стопам, а у него вроде как аллергия на пламя?

"Встретился мне вот сегодня Виталик", — кряхтя, перекатываясь и стараясь не выть от болевых взрывов, вспоминал я начало очередного урока биологии. — "Он пронесся мимо, задел на бегу. Ни: "Здрасьте, Евгения Альбертовна", — ни: "Извините, Евгения Альбертовна". Ничего, думаю я: Земля круглая, подкатишься. И вот Виталик приходит ко мне на урок. С опозданием всего-то на десять минут. Пустяк, не правда ли? Вот и нет, не пустяк, теперь моя очередь. Катись, Виталик. Хоть домой, хоть к директору. Катись колбаской по Малой Спасской".

Я был не Виталик. Малая Спасская была в другой стороне. Но я катился. На губах застывал горький привкус желчи с примесью железа.

Честно сказать, я всегда был уверен, что флэшбеки в фильмах — это чтобы сходить за пивком к холодильнику. Или отнести уже выпитое пиво к белой фаянсовой неизбежности. Причем зритель ничем не рискует: герой в передышке между важными событиями вспоминает, как было хорошо до того, как злодей уничтожил жизнь на планете; случайный псих вырезал всю семью героя; компания-конкурент провела хитрую диверсию; нелюбимая мачеха отравила морскую свинку герою… Можно продолжать очень долго. Так вот, в кино каким-то давнишним воспоминаниям есть место и есть время. Герой повспоминает, соберет в кулак свою решимость и бросится дальше творить великие дела. Во имя, в память, вопреки — нужное подчеркнуть. А зритель как раз успеет вернуться с пивчанским — аккурат к великим делам.

Тут же я осознал: в жизни все работает не так. В жизни память подкидывает тебе разные картинки прожито́го в самый неловкий и неудобный момент. Например, когда ты катишься и отплевываешься своей кровью. Тебя всего выворачивает, тело почти не слушается, мозг в отключке от боли, а ты не можешь не хмыкать, потому что ты — колбаска, и ты катишься, как завещала твоя школьная учительница с юморком.

Собираешь мокрыми губами грязь с пола, который не мыли не меньше века, делаешь еще оборот, сплевываешь и снова похмыкиваешь. В промежутках между рвотными позывами.

Теперь в меня никто не упирался.

Я воззвал к живому огоню.

Боль ненадолго схлынула, отступила к затылку. И снова ударила — но этот удар показался слабее прежнего. Терпимее.

Новая волна живого огня.

Слух вернулся. Согласно этому слуху, рвотные позывы настигли не только меня.

Я собрал конечности, поднялся на четвереньки. Такая себе поза для противостояния неведомой угрозе, но всяко лучше "колбаски".

Еще огонь. Больше огня! Выжечь к хренам эту дрянь из башки!

Попустило. Даже просвет перед глазами замаячил. В просвете — миниатюрная, почти кукольная фигурка, то ли цепляющаяся за перила, то ли поднимающаяся, за перила держась.

— Доброго дня, Ваше Императорское Величество, — натужно, но уверенно звенит в пространстве.

Свод высок, со стен содрано все, что сдиралось — и эхо получается не хуже, чем в лесу.

— Чество-чество…

"Достойные — отринут тьму. За веру, во имя справедливости", — осыпались песчинки в отголосках тьмы. Уже не тьмы — лучей и дорожек от верхнего света на лестнице, на которой распрямилась во весь рост хрупкая фигурка.

— Мы нарушили Ваш покой, о чем сожалеем, — продолжала Таша. — Одна из нас испытывала стремление прийти в Ваш замок. И вот мы здесь.

— Зов… Стремление… Помощь страждущим… — голос из ниоткуда пронизал все помещение. — Страждущим… КТО?

Я говорящего не видел, хотя и пропускал сквозь себя пламя так часто, что огни плясали перед глазами.

У основания лестницы зашевелился комок. Распрямилась спина. Ханна.

— Сердце одно на два тела. Справедливости ищет. Страдания. Вера. Тоска. Следуйте за мной. Сопровождающим, статс-даме, адъютантам, дозволено пройти. Даже тому, в ком нет жизни.

Я наконец его узрел: тускло-серое нечто с человеческим силуэтом, сквозь которое просвечивает стена. Как в этом Бартош опознала венценосца? В простой ночной рубахе, но в ботфортах, с широкой полосой клубящейся тьмы там, где у живого человека шея, с тьмою вместо левого виска. Ни короны, ни прочих символов власти.

Впрочем, если не тупить и вспомнить, кем строился этот замок, и кто вскоре был в нем убит предателями, все быстро вставало на свои места. Даже тьма вместо шеи.

Две сотни лет… Две сотни лет в бестелесности и ненависти к предателям. Тут и тьма оголодает, и букашки-мозгоеды заведутся.

Призрак плыл, не касаясь запыленного пола. За ним молча, с опаской, двигались мы. Подозреваю, мне, благодаря живому огню, идти было легче всего. Ханна скалилась с каждым шагом. Джо пошатывался. Макс то и дело сплевывал кровь и вроде как даже осколки зубов. Ташу штормило, хотя, как я понял из очень краткого обмена впечатлениями (присутствие ведущего нас по дворцу призрака к долгим беседам не располагало), ей досталось меньше всех. Как бы эхом, фоном от нанесенного по нам четверым (мне, Джо и обоим хвостатым) удара. Я подхватил ее под локоток. Предложил вполголоса понести рюкзак, но получил отказ.

Два века назад, полагаю, дворец был прекрасен. Величественен. В строгих линиях и в размахе ощущалась тень величия, но разграбление, запустение, грязь сильно смазывали впечатление. Хотя не за красотами мы сюда шли.

— Глупцы искали тайные ходы, — снова раздался голос отовсюду. — Замуровали явное. Устроили в покоях церковь. Камин в будуаре. Искали, громили. Глупцы! С поспешанием строили, не с небрежением. Сюда.

Призрак поманил нас к стене, с которой явно что-то сдирали. Он указал на Ханну, на стену, вновь на Ханну. Полупрозрачная длань замерла перед стеной.

— Достойные — отринут тьму. Не страшись. Покуда тьмы и предательства зерен не вкусила ты, ступай без страха.