Стивен Лохед - Талиесин

Друиды развернули носилки и пошли через Долгеллау. Впереди шествовал Талиесин с посохом Кормаха. Они вброд перешли ручей и направились по дорожке, ведущей через лес в холмы. Многие жители деревни следовали за ними, так что получилась довольно впечатляющая процессия.

Шли не спеша, однако даже не заметили, как добрались до Гарт Греггина. Талиесину казалось, что они просто вышли из леса и сразу очутились здесь, по другую сторону холма, у ручья под священной рощей. Друиды поднялись в ее сень, где уже ждали собратья. Сородичи Кормаха остались на почтительном отдалении.

Носилки внесли в рощу и поставили на два камня в ее середине. Друиды собрались вокруг, каждый держал в руке ветку. Хафган поднял руки к плечам, выставил ладони и заговорил на тайном языке. Потом, опустив руки, произнес на обычном:

— Братья, наш глава начал свое путешествие в Мир Иной. Что мы отправим с ним?

Первый друид выступил вперед, поднял свою ветвь и сказал:

— От меня ольха-Прародительница для уверенности в себе. — С этими словами он прислонил ветку к носилкам, поверх лапника, и отступил назад.

— От меня кизил, — произнес следующий, — Сильный товарищ для сострадания.

— От меня береза-Мечтательница для высоты помыслов, — возгласил третий, кладя ветку на лапник.

— От меня лещина, Семя познания, — молвил четвертый, — для понимания.

— От меня вяз, Великий податель, для щедрости. — И еще одна ветвь легла на носилки.

— От меня каштан, Княжич гордый, для царственной поступи.

— От меня ясень, Верное сердце, для честности.

— От меня рябина, Владычица гор, для справедливости.

— От меня терновник, Неуязвимый воин, для проницательности.

— От меня яблоня, Дар Гвидиона, для почитания.

— От меня дуб, Могучий монарх, для милости.

Они шли по кругу, каждый друид называл свой дар и клал его на носилки. Талиесин смотрел, как зачарованный, вслушивался в слова и жалел, что у него нет своей ветки. Он оглядел рощу и увидел куст шиповника. На колких ветках еще розовели несколько поздних цветков. Положив посох, он подбежал к кусту, ухватился за побег ближе к корню, где шипов было поменьше, и с силой потянул. У земли хрустнуло, побег оторвался.

Талиесин подбежал к носилкам, когда последний друид клал свое приношение. Хафган набрал в грудь воздуха и открыл рот, но не успел заговорить. Талиесин выступил вперед и сказал:

— От меня шиповник, Лесной ворожей, для чести. — И он положил цветущую ветку рядом с остальными, образовавшими вокруг носилок лиственный шатер.

Хафган улыбнулся и сказал:

— Братья, освободим тело нашего друга от земных обязанностей.

Каждый друид нагнулся, взялся одной рукой за ветку, которую сам перед тем положил, другой — за носилки, и все тронулись между деревьями к кромлеху, расположенному на кургане за рощей.

Кромлех представлял собой круг из врытых стоймя камней. Посередине высился дольмен — три стоячих камня, а на них — плоская каменная плита. Носилки поставили на плиту, вокруг разложили ветки, снова накрыв ими тело. Хафган воздел руки, что-то проговорил на тайном наречии, потом сказал:

— Прощай, друг нашего брата, ты волен идти своим путем. — Он встал на колени и приложил ладони к земле. — Великая Матерь, возвращаем тебе твое порождение. Будь к нему добра, ибо оно хорошо служило своему хозяину.

С этими словами он встал и пошел от дольмена через кольцо камней. Остальные друиды тоже повернулись, и каждый прошел в свое отверстие между камнями, в свою сторону, в холмы и леса.

Позже трое из Каердиви сидели в лесу у костра, темнота окутывала их, как теплая шерсть. Они ели то, чем их угостили в Долгеллау, и разговаривали. Наевшись, Блез зевнул, завернулся в плащ и лег. Талиесину не хотелось спать; в голове роились образы, он смотрел в танцующее пламя и думал об увиденном за день. Хафган долго смотрел на него, ожидая вопросов, которые, он знал, роятся в этой золотой головенке.

Наконец Талиесин поднял глаза от тихо потрескивающего пламени и спросил:

— Что теперь будет с телом?

Хафган поднял с земли яблоко — их там лежала целая кучка — и передал мальчику. Потом взял другое, откусил, старательно прожевал и спросил:

— А по-твоему?

— Мясо истлеет, останутся кости.

— Верно. — Он еще раз куснул яблоко. — Зачем задавать вопросы, если знаешь ответ?

— Я не о том, — продолжал Талиесин, кусая яблоко, — я про то, что будет, когда не станет мяса?

— Кости соберут, отнесут в подземный склеп, где они будут покоиться вместе с костями прежде отошедших братьев.

— Однако птицы и звери будут тревожить тело.

Хафган чуть качнул головой.

— Нет, малыш, они не войдут в священное кольцо. Кроме того, плоть есть плоть; если она насытит кого из попутчиков, то лишь исполнит одно из своих назначений.

Талиесин обдумал услышанное, последний раз куснул яблоко и бросил огрызок в костер.

— Носилки плыли по воздуху. Когда ты говорил на тайном наречии — это было колдовство?

Снова друид покачал головой.

— Я просто призвал Древних свидетельствовать о деяниях нашего брата и пропустить его невозбранно. Тело же стало легким… — он повел ладонью вверх, — …ибо ничто уже не связывало его с землей и не тянуло вниз.

Мальчик смотрел на огонь, глаза его сияли.

— Увидим ли мы его снова?

— В этом мире — нет. В Ином — возможно. Душа живет вечно — и до, и после рождения. В этом мире мы лишь недолгие гости, Талиесин, и вряд ли он остается в памяти — ведь не помним же мы прежнюю жизнь.

— А хотелось бы, — объявил Талиесин.

— Может, ты и вспомнишь, — спокойно сказал Хафган, глядя в огонь проницательными серыми глазами и в то же время исподволь наблюдая за Талиесином. В дрожащем свете лицо мальчика казалось необычным — уже не детским, не молодым и не старым. Оно было как бы без возраста: лицо юного божества, бессмертного, на которого не в силах посягнуть время.

Обняв колени, Талиесин принялся раскачиваться взад-вперед. Он заговорил, не отрывая глаза от пламени:

— Много сменил я обличий, прежде чем мне родиться.

Солнечным бликом на листьях, звездным лучиком слабым, огнем на пастушеском жезле.

Был я дыханием ветра, словом и целой книгой,

Мостом через семь потоков, дорожкою в синем море, лодкой рыбачьей плетеной,

Челном, что обтянут кожей.

Был я пивною пеной, пузырьком в чарке отцовской.

Струною на арфе барда девятью девять лет был, песенкою девичьей.

Был я искоркой малой, пламенем в день Бельтана… был я огнем… огнем… огнем…

Голос сбился, снова стал детским. Талиесин обнял себя за плечи и затрясся мелкой дрожью, хотя ночь стояла теплая.

— Ничего, Талиесин, — ласково сказал Хафган. — Не пытайся это удержать. Вдохновение приходит или нет. Ты не можешь его принудить.