Стивен Лохед - Талиесин

— Спасибо, Давид, — сказала Харита, глядя сквозь открытую дверь в зал. — Спасибо…

И она, глубоко задумавшись, медленно пошла прочь.

В этот вечер Аваллах угощал кимров за своим столом. Лиле сидела рядом с супругом. Харита выйти отказалась и ела в своих покоях. Она сидела одна и вслушивалась в звуки пиршества. В какой-то миг все смолкло. Она напрягала слух, пытаясь различить хоть какой-нибудь шум, но тщетно. Что это может значить?

Движимая любопытством, она подошла к двери, выглянула в коридор… Тишина.

Дальше терпеть не было сил. Она подкралась к незапертой двери в зал. В этот самый миг зазвенела струна арфы, а еще через мгновение раздался сильный, мелодичный голос певца. Кимры, кто на скамьях, кто, скрестив ноги, на полу, сидели вокруг своего соотечественника, озаренного трепетным светом факелов, — золотоволосого юноши.

Хотя многих слов Харита не понимала, она догадалась, что поет он про прекрасную долину, ее деревья, травы и зверей. Мелодия, простая и выразительная, притягивала. Девушка переступила порог и остановилась, наполовину скрытая одной из колонн.

Юноша стоял прямой, высокий и стройный, вскинув голову, закрыв глаза, арфа упиралась в его плечо, пальцы привычно скользили по струнам, вырывая серебряные звуки из самого сердца арфы. Губы шевелились, но музыка лилась откуда-то извне; он был лишь посредником, через которого она проникала в этот мир, струясь, подобно ручью, из скрытых глубин его души и разбегаясь вокруг мерцающими кругами. Харита слушала, не смея дышать, чтобы не разрушить дивную красоту мгновенья.

Это была печальная песня, она надрывала душу, она была яростная и гордая — песнь об утраченной долине, об оставленной земле, обо всех потерях, что помнит человеческое сердце. Песня растекалась, и Харита полностью отдалась ее чарам, скорбь о собственной утрате нахлынула темным, сладким, уже не сдерживаемым потоком. Когда отзвучали последние ноты, она увидела, что на щеках у юноши блестят слезы.

«Мы похожи, ты и я, — думала она, — бездомные путники в чужом краю».

Вновь зазвенели струны, и юноша начал новую песню. Харита не стала дожидаться: оттолкнувшись от колонны, она бросилась бежать в тот миг, как медвяный голос снова поплыл в воздухе.

В ту ночь они спали в чертоге короля-рыболова. Огонь жарко горел в большом очаге, и кимры, закутавшись в плащи, грезили об утраченном доме.

Вернувшись с дружиной, Эльфин застал Каердиви в осаде. Захватчики, ускользнувшие от Киалла, весь день шли по побережью и к наступлению темноты были у стен каера. Увидев укрепления, они побоялись нападать, но утром, едва рассвело, поняли, что крепость почти не охраняется: защищать ее остались лишь старики да мальчишки, не способные взять в руки оружие.

Однако, если враги сочли Каердиви легкой добычей, их ждало разочарование. Защитники крепости сумели отразить не одну, а целых три атаки к досаде и ярости нападавших.

Когда Эльфин с товарищами добрался до каера, варвары шли на приступ в четвертый раз и уже готовы были ворваться в ворота. Женщины и дети стояли на стенах плечом к плечу с мужчинами, сыпля на головы нападающих камни и горящие уголья. Стрелы давно закончились. Еще немного — и дружина вместо родной деревни увидела бы погребальный костер.

Воины атаковали врага на подступах к укреплению. Столкнувшись с прекрасно обученной конницей, захватчики пришли в ярость и бились с остервенением, прежде чем рассеяться в лесах вдоль реки. Киалл с половиной войска бросился их преследовать. Эльфин въехал в деревню и увидел, что та почти разрушена: дома и службы обгорели, на месте житницы дымится груда почерневших балок, в обгоревшем зерне роются свиньи, в доме, в котором жила дружина, сгорела соломенная крыша. Народу тоже полегло немало; многих добрых людей сразили пиктские стрелы или ирландские копья.

Уцелевшие жители, усталые, окровавленные, по-прежнему решительно сжимали оружие и своих защитников встретили радостными возгласами. Ронвен с копьем и римским пехотным щитом стояла в первых рядах. Лицо ее было в копоти, волосы поседели от пепла, но в глазах горел огонь.

— Приветствую тебя, повелитель, — сказала она, опираясь щекой о копье. — Твое возвращение, как всегда, великая радость.

— Ты не ранена? — спросил он, спрыгивая с седла.

— Целехонька, — отвечала она, убирая с лица волосы. — А вот твоим хоромам потребуется новая крыша.

Эльфин заключил ее в объятия. Несколько мгновений они стояли, не разжимая рук, потом пошли через сожженный каер.

В следующие два дня на Каердиви нападали трижды. Кимры держались, но с каждым разом число их убывало, врагов же меньше не становилось. Было понятно, что захватчики решили любой ценой взять или разрушить Каердиви — главную опору кимров, преградившую им путь.

И цена эта была немалой — голые, размалеванные синим тела пиктов, скоттов и аттакоттов грудами лежали у стен, дорогу к воротам развезло от пролитой крови, на склонах холма копья торчали, как молодой лес, над низкой порослью стрел. В воздухе, наполненном жужжанием мух, стоял трупный запах. Небо над каером почернело от слетевшихся на пиршество воронов и ворон.

А захватчики не уходили.

И вот пришло время, когда у Эльфина не осталось выбора. Надо было либо уходить, спасая столько людей, сколько удастся, либо смотреть, как их убивают одного за другим. Выбор был нелегким: большинство его родичей предпочли бы пасть от пиктской стрелы, но не бросать землю и дом.

Хафган с Талиесином, которые немало потрудились, подбадривая воинов хвалебными песнями и заклинаниями, пришли к Эльфину сообщить горькую истину.

— Нам их не одолеть, — тихо произнес Талиесин. — Их слишком много. Всех не перебьешь.

Король Эльфин кивнул, не в силах ответить. Он сидел, сгорбившись над тлеющими в очаге углями, и только что не валился от изнеможения.

— Надо уходить, — произнес Хафган. Слова жалили язык, словно ядовитые осы.

Эльфин вскинул голову, глаза его сверкнули.

— Никогда!

— Отец, — еще более мягко произнес Талиесин, — выслушай. — Он опустился на колени рядом с королем. — Это неизбежно. Будут у нас иные сражения, иные войны. Но не здесь. Я вижу.

— Слушай того, кого называешь сыном, — сказал Хафган. — Слишком много наших погибло. Если мы останемся жить, то в другом месте.

— Так идите же, — прохрипел Эльфин. — Возьмите с собой тех, кто пойдет. Я останусь.

— Нет, — просто отвечал Талиесин. — Ты король, твой народ пойдет лишь за тобой. На новой родине нам понадобится сильный вождь.

Эльфин устало провел ладонью по лицу и мотнул головой.

— Ллеу свидетель, не могу, — сипло произнес он. — Позор…

— Нет величия в смерти, — отвечал Талиесин. Он медленно встал и протянул руку. Эльфин поднял лицо: в глазах его стояли слезы. — Идем, — произнес юноша.