Ярослав Гжендович - Конец пути

Я в несколько прыжков добрался до входа в улочку, навстречу подросткам, крича от испуга и ярости, все еще не в силах поверить, но зная, что я вот-вот сгорю, как чучело. Я больше почувствовал, чем услышал движение позади. Резко остановился, метнувшись в сторону, перебросил палку в левую руку и нанес низкий мощный удар, на высоте своих бедер, попав бегущему мимо меня ребенку окованным концом прямо по лицу. Не знал, тот ли это, кто облил меня жидким огнем, но мне не было до этого дела. Он даже не успел крикнуть, удар развернул его перед тем, как он упал на спину.

«Не думаю, чтобы тебя убили…»

Кривая полоса огня выросла у меня на плечах с тихим фырканьем. И тогда отовсюду навалился шум. Стена воды.

«… если начнется дождь…»

Так сказало пророчество. Драконье масло нельзя погасить водой, потому что оно легче ее. Если плеснуть из ведра на горящую лужу этого масла, огонь лишь увеличится. Но это был не простой дождь, а какой-то небесный водопад, а драконье масло не успело как следует разгореться. Потоки воды смыли с меня большую часть его — оно чадило дымом — и пригасили огонь на куртке, которая только-только начинала дымиться.

Я выхватил нож, одним движением разрезал пояс, подбросил палку вверх, стряхивая куртку с одного плеча, перебросил нож в левую руку, освобождая второй рукав, и метнул кафтан прямо в лицо моему врагу. Подпрыгнул высоко, перехватывая правой рукой падающую палку. Их главарь как раз отскакивал, заслоняя лицо от моей дымящейся куртки, его колючий дружок изгибал тело, уклоняясь, чтобы пропустить меня сбоку. Он выбросил вперед руку с узким стилетом, когда я ударил его палкой, ломая запястье, и сразу же вскинул оружие вверх, попав оковкой поперек лица, а после резко развернулся, нанеся короткий укол левой рукой. Широкий клинок следопыта с коротким звуком разрезаемой плоти погрузился в тело.

Я схлестнулся с главарем — он влип в меня всем телом, судорожно хватаясь за мой рукав и полу намокшей рубахи. Я почувствовал смрад его грязи и пота, а через миг еще и вонь клоаки. Он взглянул на меня с отчаянием, словно желая что-то сказать, а потом выплюнул на свой подбородок поток почти черной крови, которую смывал дождь. Я освободил руку и отступил на шаг, выдергивая клинок с отвратительным чмоканьем выпадающих кишок. Он свалился в потоки воды на ступени, — дождь лился, словно ручей, — а он бил в конвульсиях ногами. Почти не думая и мало что чувствуя, я склонился над ним, приложил кончик ножа к затылку и ударил по рукояти ладонью. Парень напрягся, его конечности забились, а потом он обмяк.

«Он страдал, — услышал я в голове голос Бруса. — Так было нужно».

Потом я стоял с ножом в одной руке и палкой в другой, с головы до пят омываемый потоками ледяной воды, и прислушивался, но в переулке стало тихо. Никакого топота.

Никакого хихиканья.

«Не думаю, что тебя убьют, если пойдет дождь».

Я нашел свою куртку, которая все еще дымилась, пахла серой и селитрой, потом подобрал перерезанный пояс, опорожнил карманы со всякой мелочью и затолкал ее за пазуху рубахи. Когда брел вдоль стены под потоками дождя, выбросил куртку в канал, который превратился уже в кипящий ручей, — тот унес одежду в сторону моря.

Некоторое время спустя я уже сидел в «Волчьей Лежке», среди гладкого, словно стекло, светлого и зеленоватого камня бани. В свете ламп в воздухе вставал пар, а я сидел в горячей воде и никак не мог перестать трястись.

По крайней мере, тогда я уже знал, что иду путями моего предназначения. Меня не убили, поскольку пошел дождь. Банда подростков с рыбного базара не станет уже меня беспокоить. Вот только над ними находились еще люди. Существа, искалеченные именами богов. Отверженные Древом. Те, с которыми я уже не справлюсь и которые однажды меня найдут. Тогда мне придется поверить словам предсказания и положиться на колыбельную Нашей Скорбной Госпожи. Я не знал, что у нее с ними общего, если те не происходили из ее долины, но ничего другого мне не оставалось. Я был Носителем Судьбы и должен был идти вслед за ней.

Пока же я сидел в каменной ванной, полной горячей воды, и трясся.

Ночь была по-настоящему скверной. Далеко за стенами море ярилось и рвало плавающие в воде плиты битого льда, а потом выплескивало фонтаны белой пены на пирсы и волноломы аванпорта. Тут, на краю Каверн, под самым склоном горы, было чуть потише, но ветер сек мокрыми клочьями снега и мелкими каплями воды, и они кололи кожу, словно песчинки. Ветер казался теплее того, что случается зимой, но тепло это было относительным. Если воспринимать его в сравнении с температурой замерзания воды и другими подобными отвлеченностями. В реальности он нес влажность, пробирался под одежду, пропитывал сукно и войлок ледяной водой и мочил кожу, а потому на таком ветру замерзаешь сильнее, чем на морозе. Такой притворно теплый ветер может заморозить человека за пару часов, довести до гипотермии, поскольку не позволяет согреться.

Недавно на Сплетенных Башнях ударили три колокола, и теперь улицы казались мертвыми. Самые стойкие завсегдатаи таверн и корчем оставили оловянные кубки, задули свечи и масляные лампы. Обгрызенные кости, остатки мяса и овощей кинули с деревянных подносов в котлы на завтрашнюю юшку, каменные полы подмели, очаги затушили.

Выгнали всех, кто пытался примоститься поспать на лавке, столе или полу. Последние гости поволоклись, пряча лица и руки от мокрого снега, в свои дома, если добирались до них, — или до залов и комнаток десятка постоялых дворов и ночлежек, которых было полно в Кавернах. Это район бродяг. Тут все были проездом. Некоторые решали остаться в Саду, но тогда они становились вхожи под надвратную башню, в лучшие районы крепости. Пока же им хватало и того, что они нашли свои постели, свои узелки под ними, свои табуреты и столы, свой кусок крыши над головой, охраняющий от предвесенней вьюги, — и улицы становились пусты.

Остались только мокрые каменные плиты и снег, рассекающий свет фонарей. На пустой и тихой вот уже несколько часов Подстенной улице пламя двух еще рабочих фонарей внезапно уменьшилось, а потом угасло. Улица погрузилась во тьму.

На внутренних стенах стражников почти не было, но даже когда некто решил бы среди ночи шастать в ледяной вьюге по Кавернам и зайти в переулок Подстенной, что заканчивался слепой торцевой стеной, притулившейся к склону и тянущейся куда-то выше к следующему кварталу, то и ему вряд ли захотелось бы глядеть вверх, чтобы высматривать во тьме нескольких мужчин, идущих между зубцами.