Майкл Мэннинг - Окончанельное искупление

Покосившись на свою жену, я двинулся к подиуму, думая пойти в одиночку. Однако Пенни оставалась рядом со мной, близко, будто почти защищая меня. Был ли то жест поддержки перед лицом столь многих недружественных лиц, или она считала, что мне в самом деле понадобится физическая защита — в этом я не был уверен. Она снова заплела волосы в косы, включая металлические шнуры и серебряные наконечники, поэтому я знал, что она, строго говоря, не была безоружна.

Защита мне на самом деле не требовалась, но я чувствовал себя увереннее благодаря её близости. Глядя на собравшихся дворян, и на стоявшую позади них толпу горожан, я увидел мало друзей, и гораздо больше людей с враждебными лицами. Было ясно, что в Албамарле мне больше не рады.

— Я знаю, что многие из вас считают, что я недостоин говорить о Дориане Торнбере, но я всё равно это сделаю, ибо он был самым близким моим другом. Я надеюсь, что вы не будете держать нашу с ним близость против него, или против Джеймса и Дженевив Ланкастеров, бывших мне близкими. За них говорили другие, поэтому я хотел бы высказать своё мнение лишь о Дориане. Дориан научил меня тому, что означает верность, и что означает доверие. Многие будут помнить его за его воинскую доблесть, и это так, на поле битвы ему не было равных — но его навык владения мечом был наименее значительной чертой Дориана. Он был человеком чести, но это не характеризовало его полностью, в отличие от его готовности жертвовать собой ради других. Он никогда не увиливал от своего долга, но великим человеком его делала именно его доброта, — сказал я, и приостановился, позволив им переварить мои слова.

— Но он не был идеален, — продолжил я. — Его честность была настолько закоренелой, что была не только добродетелью, но также порой источником неловкостей. Он был просто неспособен лгать, даже для чего-нибудь вроде мелкой выдумки ради социальной вежливости. Я, и наш общий друг, Маркус Ланкастер, потратили много дней нашей молодости, пытаясь исправить этот «изъян», но врать он так и не наловчился. В конечном итоге мы приняли его таким, каким он был, и со временем научились уважать нашего друга за его внутреннюю силу. Он шёл трудным путём, но никогда не жаловался. В конце концов он сделал то же самое, что сделал его отец — отдал всё, что у него было, чтобы защитить своих друзей и семью. Он отдавал, пока не осталось ничего. Отдавал, пока не умер, — говорил я, и мой взор затуманился, но голос оставался крепким.

— Сегодня я оплакиваю потерю многих, но более всего я оплакиваю потерю моего друга. Я говорю себе, что мы на самом деле не потеряли его, ибо то, что он дал нам, всё ещё здесь, в наших сердцах. Я вижу его любовь в лицах его жены и детей, и я вижу его силу и честь в солдатах и рыцарях, которых он обучал. Я вижу его доброту в том, что мои собственные жена и дети всё ещё здесь, со мной, ибо без него они бы погибли, — произнёс я. Толку перед собой я больше видеть не мог, но мой магический взор сказал мне, что от слёз удерживались лишь немногие.

— Я не могу придумать лучшего описания, чем слова Джеймса Ланкастера, которые он использовал, когда говорил о своём давнем друге, Грэме Торнбере, отце Дориана. Когда он говорил о смерти Грэма, то сказал, что она была не исключением, а конечным примером того, как тот прожил всю свою жизнь. Наш покойный король был мудрым человеком, он был образцом для подражания нам обоим, и в этом его слова всё ещё верны. Дориан, как и его отец прежде него, отдал свою жизнь, защищая других, но это не было для него исключительным мигом, а лишь последним мигом в его исключительной жизни. Так прошла вся его жизнь, в готовности отдать всё ради тех, кто в нём нуждался. Я больше всего сожалею в том, что эту нужду создало моё отсутствие, и что из-за этой нужды ему потребовалось отдать всё, чтобы спасти не только его семью, но и мою собственную. Но Дориан не сожалел об этом, ибо для него это было осуществлением жизни, прожитой ради других. Это — единственное моё утешение, и единственный свет, благодаря которому я, возможно, смогу когда-нибудь простить себя. Пока же я могу лишь начать, преподнеся этот дар Королеве Лосайона, для защиты как короны, так и людей нации, которую любил Дориан Торнбер, — закончил я, запустил руку в мешочек у себя на поясе, и вытащил массивный камень в форме яйца.

Камень был полуночно-синего цвета, настолько тёмного, что казался почти чёрным, если только на него не падал ярчайший солнечный свет. Весил он почти десять фунтов, и по размеру приближался к голове взрослого человека. В моём магическом взоре он гудел от скрытой силы, ожидая руку той, которая раскроет его потенциал, ожидая ту, кого я избрал.

Ариадна посмотрела на меня с удивлением и, хоть и умело это скрывала, с лёгкой опаской. Она изящно шагнула вперёд, и без колебаний приняла камень:

— Твой дар необычен, Лорд Камерон, но мы примем его с благодарностью от имени народа Лосайона, — сказала она, и обозначила жестом одного из лакеев, указывая, что ему следует выйти вперёд, и взять для неё камень.

Я тихо прошептал, позаботившись, чтобы она меня слышала:

— Я знаю, что это — шок, но тебе просто придётся мне довериться. Только ты можешь принять этот дар. Его не сможет взять никто кроме тебя.

Королева пододвинулась ближе, и ответила тем же:

— Ты спятил? Нельзя вдруг брать, и устраивать такой сюрприз посреди официальной церемонии. Надо было предупредить меня.

— Доверься мне, — тихо повторил я. — Положи ладонь на яйцо, и заяви, что принимаешь его от имени рода Ланкастер, — проинструктировал её я. Мне хотелось сказать больше, но времени не хватало, и вся толпа смотрела на нас. Я планировал подождать, и дать ей камень наедине, поскольку не ожидал, что мне позволят сделать дар прилюдно. Вытащить его в конце моей речи было спонтанным порывом.

— Маркус бы посоветовал тебе согласиться, — добавил я.

Ариадна моргнула, и посмотрела прямо на меня. На миг прошлое отступило, и мы снова были детьми. Я улыбнулся ей, и она, моргнув, протянула руку, поверив, что самый близкий друг её старшего брата её не предаст. Кладя ладонь на твёрдую поверхность, она громко произнесла:

— От имени Дома Ланкастер, я принимаю твой дар.

Когда её рука коснулась камня, послышался звук, ярки и сияющий, как если бы ударили в серебряный колокол. Ариадна застыла в шоке, когда сила коснулась её внутреннего источника, на всю жизнь связывая себя с ней. В воздухе вокруг неё появился призрачный образ в форме дракона, но быстро сжался вокруг неё, и почти сразу же исчез.

— Ка́руин, — внезапно сказала Ариадна, — его зовут Каруин.

— Дракон вылупится через десять дней, — сказал я ей. — Он будет служить вам всю вашу жизнь, а когда ваши дни истекут, он тоже умрёт, но не навсегда. Подобно легендарному фениксу, этот дракон вернётся в яйцо, ожидая касания вашего наследника, чтобы снова родится как новое существо. Заботьтесь о нём хорошо.