Евгений Кустовский - Укрощая Прерикон [СИ]

— Значит, не все ты и прослушал! — Мираж довольно растянул свои красные, как спелые вишни, губы в жемчужной улыбке. — Все верно, так и есть! Если дело выгорит, а оно выгорит — это я уж гарантирую (Мираж гарантировал больше, чтобы убедить Кнута, который, нахмурившись, продолжал взвешивать риски, хотя идея обворовать дикарей, как он считал, была его собственной, оригинальной задумкой) — мы получим двух прекрасных лошадей, не заплатив дикарям ни одной жизни и не потратив на них ни одной пули! — Кража, а не сделка, я полагаю! — он в предвкушении потер руки, — ну, есть еще вопросы?

Будто из тени, отброшенной языком танцующего пламени костра, перед толпой разбойников возник старик. Его фигура, скрюченная и хлипкая, как водонапорная башня Прикли Пир — городка на северо-западе Прерикона, из которого вышедший был родом — едва держалась на ногах вот уже двадцать с лишним лет. Это выступил со словом Старина Билл, некогда владелец фермы вблизи Маунтейн Крик. После того как его ферму поглотила степь, Билл стал бродягой, вырванной из земли травинкой, одиноко носимой ветром. Однажды он, не пойми как, сошелся с Падре, присоединился к его пастве, этому огромному перекати-полю, и пережил самого пастора, а после гибели Падре остался в банде при Кнуте, намереваясь, видимо, пережить и его.

Старина Билл был чем-то вроде талисмана. Большинство разбойников потерты, но не стары, мрут, как мухи, не доживая до седин. Обветшалый — не то слово — Старина Билл олицетворял преклонный возраст, до которого никто из них не доживет. Он был древним псом, выдворенным хозяином после многих лет верной службы за бесполезность и обозлившимся за это на весь мир. Готовый оспорить закон, он был, однако, слишком стар, чтобы сделать это, и во время набегов оставался в лагере. Билл научил бандитов, как хранить съестное так, чтобы оно дольше не портились, как получить воду при помощи одной только вырытой ямы и шляпы, куда ходить можно, а куда не стоит и вообще научил многим премудростям кочевой жизни, чем расположил их к себе и заработал место в стае.

Старина Билл знал тысячу историй и умел их рассказывать так, как, наверное, сама судьба не расскажет. За свою длинную жизнь он успел побывать и в роли домоседа и в роли странника. Молодость он провел по локоть в земле и удобрениях, а всю вторую половину жизни — ту, что длится до сих пор, — скитался по прериям как в одиночку, так и в компании, чаще плохой, чем хорошей. Когда Билл говорил, казалось, в уши сыплется песок, поэтому хотелось, чтобы он поскорее прекратил это делать и говорил ближе к сути, но стоило Биллу начать рассказывать историю, а окружающим начать ее слушать, как тут же они забывали о скверном голосе рассказчика и внимали речам Билла с упоением. Пожалуй, продырявь Старину пуля, тот же песок, что сыпался из его рта, посыпался бы и из проделанного ею отверстия, Билл бы заткнул его пучком соломы или кочаном кукурузы и как ни в чем не бывало поковылял бы дальше.

Когда он имел, что сказать, как теперь, прежде чем начать говорить, Старина Билл развязывал повязку на своей шее, яркую и красную, в отличии от его синих губ, и тогда наружу из этой повязки вываливались ранее удерживаемые ею складки кожи, придавая ему сходства с вараном. Или очень старым индюком, которого даже пустить на мясо уже поздно, но который вовсе не дурак умирать и, кажется, убедил смерть позволить ему еще подзадержаться в жизни чуток, на неопределенный срок, а костлявая шутки ради согласилась и с тех пор ограждала эту ветошь от всего, что могло ее свалить.

— Я тут послушал мельком, сынок… — Старина Билл запнулся о бархан в собственном горле и прокашлялся, затем, будто спохватившись, снял соломенную шляпу, подставив небу свою плешивую, как вершины Кряжа старателей, голову. — Ты, конечно, извини, меня, малек, если я что не расслышал правильно (тут он поковырялся в ухе своим артритным, скрюченным, словно ветка, пальцем), но в плане твоем, по-моему, есть одна загвоздка… — продолжил он, шелестя своим сине-зеленым языком, покрытым вязью сосудов, выпирающих, подобно пупырышкам на коже ящерицы.

— Да? И какая же? Хотелось бы знать… — совсем недружелюбно спросил Мираж, нахмурившись. Он недолюбливал Старину Билла, ему казалось, что эти мутные, катарактральные зрачки видят его насквозь, а сам Билл был, наверное, тем единственным человеком в мире, карту лица которого разведчик не мог прочитать и не понимал совершенно, как вообще такое возможно! Каждый раз обращая на него внимание своих лукавых глаз, он видел то, чего никак не могло существовать, но что тем не менее имело место, кажется, вопреки здравому смыслу, — видел не живое существо, однако необъяснимый феномен, загадку, способную ввести в заблуждение саму матушку-природу. Древний старикан, за всю свою жизнь ничего крупнее курицы не убивший, так как свиней или коров у Билла явно за душой никогда не водилось, таскается по прериям вместе с кучкой головорезов, готовых выпотрошить друг друга за просто так и удерживаемых от рукоприкладства только страхом, что выпотрошат их. Мираж считал, что человек по прозвищу Старина Билл на самом деле давно умер, а вместе с ними по прериям бродит его призрак, дух, не подозревающий о собственной кончине и продолжающий цепляться за мертвую плоть.

— А такая! — резко крякнул дед, очевидно, раздраженный неучтивым тоном молокососа, омуты глаз Старины Билла при этом опасно блеснули, — что где же это видано, чтобы дикие лошади в западных прериях паслись? — Я, правда, лошадями Прерикон никогда в жизни не интересовался… — добавил он уже значительно тише. Запала Старины Билла хватало ровно на одну короткую вспышку. Его порох вовсе не был сырым, как у безбородых юнцов или мягких нравом женщин, но был настолько древним, что из легко воспламеняемого порошка превратился давно в вековую пыль. — В плуг их не запряжешь и в телегу тоже… — начал он в слух и хозяйственно перечислять недостатки лошадей Прерикон, загибая свои скрипящие пальцы, а когда вспомнил все, пришедшие ему на ум, заключил, — словом, никудышные звери, как по мне! Не пойму только, чего все с ними так носятся?! Мне бы волю, я бы давно их всех на мясо пустил, ха! Хоть какой-то бы прок с них был, вот… — Но я точно знаю! — вдруг проскрипел он, вновь повысив голос. — Точно знаю… — добавил уже тише, — что они животные, как и все, из плоти и крови. — Знаю, что не как все лошади: не одной травой довольствуются, но и мышью похрустеть не брезгуют! — Но только там, на западе, — Старина Билл ткнул кривым пальцем, безошибочно определив Запад в сгущающихся сумерках тем внутренним компасом, который есть у всех бродяг и благодаря которому, они никогда на этот самый запад не забредают, — там, на западе, нет ничего: ни травы, ни того, что живет в ней и бегает среди нее… — А посему, я считаю, нечего лошадям там делать! Да! И все это враки! Вот! — закончил он, очевидно, довольный тем, что смог донести свою мысль.