Евгений Кустовский - Укрощая Прерикон [СИ]

Когда последний из разбойников забрался на второй утес, внизу остались только двое: Джек Решето и Старина Билл, солому которого Кнут пустил на жеребьевку. Чтобы поднять первого, понадобился бы кран, второй был просто слишком стар. Он опять растолстел за счет собранных им остатков уцелевшей соломы, не пропустив под ногами ни тростинки, а когда ему сверху прокричали: «Лезь тоже!» — фермер покачал головой и отказался, сославшись на больную спину. В плачевном состоянии его спины не приходилось сомневаться: если она и не была больной до встряски Джека Решето, то теперь, после всего пережитого Стариной, должно быть, болела ужасно. По плану Миража внизу должен был остаться только Джек, но старый бандит был настолько незначительной фигурой, что разведчик махнул рукой и позволил ему не участвовать в авантюре вовсе. Фермер снял шляпу и приложил ее к груди в знак своей глубочайшей признательности, а после забросил в рот лист табака, достав его из вновь обретенной им табакерки, которую Кнут каким-то образом проглядел среди соломы и не успел прикарманить, и поковылял в ущелье, используя ружье в качестве клюки. Старина Билл направил свои стопы к чаше, куда немного позже Джек загнал всех лошадей.

Прежде чем сделать это, здоровяк снял с них припасы и утварь, сгрузил все добро на два покрывала, которые затем собрал углами в узлы и привязал к концам веревок, свисающих вниз вдоль стен утесов. Очень скоро оба груза были доставлены по назначению, их подъем спорился голодом, который все разбойники испытывали. И хотя съестного оставался мизер, бандитов, привыкших жить одним днем, нисколько не волновала его экономия. Здравомыслящий Кнут был только на одной стороне каньона и даже там он не решился препятствовать насыщению голодного братства, каждый член которого стремится урвать себе кусок побольше, нисколько не заботясь о своем ближнем, а иногда и вырывая приглянувшийся шмат солонины прямо из его рук.

Не такую паству воспитывал Падре, но от того состава банды, который ходил под ним, теперь мало что осталось. За Падре сражались почти что обученные вояки, выступившие против закона, среди них и правда было много спившихся ветеранов и своевольных дезертиров. Куда бы они не направили своих лошадей, везде их обгоняла дурная слава, а богачи хватались за кошельки при одном упоминании о банде опального священника. Те времена давно прошли, эта свора койотов, которая ходит под Кнутом, вовсе не главный террор прерий, но всего лишь одна из многих кочующих банд и даже не самая опасная среди них. Не пистолетов и ружей бояться теперь землевладельцы, но стрел, томагавков и копий.

В годы Падре имя Кавалерия знало не меньше людей, чем сейчас знают имя Алый ветер — так зовут вождя Красного сокола, одного из вхожих в племя Огненноликих кланов, по жестокости уступающего только лидеру главенствующего клана Черного пламени — худшего кошмара цивилизованного человека в прериях — варвару, известному под именем Кровавый топор. Теперь Кавалерию уже никто не помнил, да и никто не говорил о нем. По правде сказать, его это даже радовало. Бывшего каторжника вообще мало что заботило теперь, его мирская жизнь давно кончилась, он просто пока не был готов умереть. Для того, чтобы существовать, нужно пить хоть раз в два дня, есть хоть раз в неделю, избегать пуль и петли, и всего, что может убить. Занимаясь этим, он и коротал свои дни. Завладев куском мяса, Кавалерия удалился от компаньонов, спрятавшись в тени скал и придремав там. Как змея ищет тепло, так человек ищет прохладу после жаркого дня.

Здесь, наверху, не везде можно было пройти свободно: снизу казалось, что выше стен утесов пустошь, но после того, как человек забирался наверх, он видел гигантский второй порог Рубикона вдалеке, а между ним и собой — камни и скалы, торчащие из земли, словно кабаньи клыки или шипы ежа. У некоторых из этих скал верхушки были острыми, у большинства — тупыми. Все вместе они образовывали лабиринт или лес из каменных деревьев. Здесь иногда встречались пещеры, ведущие незнамо куда, иногда за очередным поворотом таилась яма или целый разлом и нигде не было признаков жизни, только кондоры парили в высоте, черными точками в небе, далеко-далеко на востоке, оставленном позади. Там, на востоке прерий, текли реки и была жизнь, здесь, на западе, только скалы и клоаки, с одних сорвешься, в другие провалишься и не увидишь дневного света во век. Залог выживания здесь, если уж глупость тебя сюда занесла, приятель, — отсутствие любопытства.

С громким шлепком, слышным даже на стенах каньона, Джек Решето зарядил своей огромной растопыренной пятерней по заднице первой лошади, отчего та едва не упала и, заржав, побежала в ущелье. Тот же трюк он проделал и со всеми остальными лошадьми, только самые умные из животных, поучившись примеру уже пострадавших, вбежали в разлом без посторонней помощи. Во всем этом самоуправстве чувствовалось отсутствие легкой руки Лассо-Пита, ковбой бы только присвистнул, и все лошадки побежали бы за ним.

Тщетно высматривал Кнут на востоке пыль на хвосте его лошади, весь остаток того дня он провел у края утеса, не выпуская из рук подзорную трубу, таких приборов у банды было всего две: у него да у Миража. Раньше та, что считал Кнут своей, принадлежала Падре, и револьвер в кобуре он тоже однажды вытащил из его кобуры. Этот револьвер, сменивший еще до Падре множество владельцев, оказался теперь в руках, верно, худшего стрелка во всех прериях.

— Проклятье! Ублюдок не едет и все, нету его! Проклятье! Неужто подлец посмел меня надуть?! — в какой-то момент он лишился терпения и вскочил, понося Лассо-Пита на чем свет стоит, затем сорвал с головы свое видавшее виды сомбреро, изо всей силы подбросил его в воздух, но не успел достать револьвер до того, как шляпа упала. Совладав кое-как с кобурой, не желавшей ему уступать, он все равно в шляпу выстрелил, но промахнулся, и потому грязно выругался, затем подошел и пнул ее ногой. После, немного поостыв, он опять подошел к шляпе, поднял ее и водрузил себе на голову, прикрыв сальные, уже месяц немытые волосы. Сомбреро было исконно Кнута, он его даже во сне не снимал и только в припадках бешенства иногда вот так срывал и бросал, и тогда топтался по нему или дырявил пулями из револьвера, вернее, пытался дырявить. Чаще всего он промахивался, во всяком случае заплаток на шляпе было немного и не все они прикрывали дыры от пуль Кнута. Фигура толстого, злобного коротышки в этой шляпе казалась бы просто уморительной, не имей он власти и не будь так жесток. Когда Кнут злился, концы его черных усов заворачивались, как зажженный фитиль динамита. Ближе к носу его усы густели и становились седыми, а с учетом образа жизни, которую Кнут вел, и его нечистоплотности, куда чаще, чем серыми, они были разномастного цвета дворняги. Когда у банды было, чем питаться, в усах Кнута постоянно застревали остатки пищи.