Евгений Кустовский - Укрощая Прерикон [СИ]

Оставшиеся четыре головореза, лицезрев внезапную смерть шестого, опешили на миг. Не сговариваясь, как по команде, каждый из них сделал по одному шагу назад, позволив вошедшему в бордель человеку разглядеть разъяренную проститутку во всей ее красе. Смесь ярости и презрения на лице публичной женщины разом сбросили с него багаж десятка лет, проведенных в объятьях тысячи мужчин. Черты ее лица, пожалуй, слишком грубые для запечатления его на картине, без сомнений, были по-своему привлекательны в тот миг, когда озарились закатом. Если бы не длинная борозда на левой щеке — шрам от ножа, нанесенный одним из буйных и ревнивых клиентов прошлого, она бы по-прежнему не имела отбоя от клиентов.

«Нет отбоя, — есть побои!» — распространенная поговорка среди прериконских продажных женщин. Их судьба, — одна из возможных судеб женщин на границах изведанного. Родившихся, выросших и погибших нравственно, прежде чем погибнуть физически, здесь, между цивилизацией и первобытным миром. К сожалению, она же и одна из наиболее распространенных судеб. Публичный дом — порочное дитя природной тяги человека к насилию и необходимого послабления мер закона в той необычной его форме, которая в Прериконе возможна. В тот день алтарь одного из множества таких храмов любви, возникающих на по-своему прекрасном лице прерий по мере освоения их колонистами так же быстро и неотвратимо, как возникают язвы на лице больного оспой, обагрился кровью.

Лишь только дверь захлопнулась, а свет померк, как тут же прекрасное лицо воинственной женщины потеряло для мужчин свою божественную красоту и, следственно, неприкосновенность, оставшись лишь с плотской привлекательностью. Головорезы бросились на нее и прижали к столу с такой легкостью, словно перед ними был не человек, но тряпичная кукла. Сил этим дрянным койотам прибавляло влечение чресел и предчувствие скорого удовлетворения того голода, что сильнее всего терзает разбойников и моряков, привыкших подолгу обходиться без женщин. Об убитом товарище они почти сразу же позабыли и только если не лаяли от радости. Первоначально возникшая в них было ярость от нежелания жертвы сдаться и отдаться им на потеху, теперь сменилась тупым зудом инстинкта размножения. Он заставляет петуха топтать кур, а мужчину показывать худшие стороны своей натуры.

Госпожа лежала на круглом столе, надежно схваченная по рукам и ногам, вертя головой с той же бешенной скоростью, с которой шарик вертится на запущенной рулетке, и крупье, и все игроки, и зрители, — словом, все присутствующие в казино гадают: кто же сорвет банк? Глаза мужчин горели азартом, они до того возбудились, что шумно дышали, пыхтели, как носороги в брачный сезон. Пока несчастная вертела головой, ища помощи там, где ее по определению ей было не найти, где летучими мышами притихли подопечные ей девушки, страшась той же участи, а также прочая клиентура борделя с расчетом не платить, головорезы переглядывались между собой, решая, кто же будет первым.

Двое вцепились ей в руки, как два кола, пронзившие ладони грешника на Голгофе; двое отбросили подол платья и растянули ноги, оголив подвязки вавилонской блудницы. Ее чулки, многократно штопанные, были все равно дырявыми, а исподнее грязным, но даже так в этот момент проститутка была много чище навалившихся на нее мужчин. Сравнивать их добродетель, все равно что сложить на одну часу весов души всех убитых головорезами, а на другую — невинность всех юнцов, растленных этой падшей женщиной. Взявшись судить, помните только о том, что всех проституток когда-то растлили, а каждый головорез когда-то был невинным юнцом.

Для проститутки все поблекло, утратило свои краски. Остались лишь три цвета рулетки, этого «чертового колеса», захватившего ее всю целиком, сделав лишь шариком на своей карусели: черный, белый и красный… Черными казались мужчины, схватившие ее и прижавшие к столу, белым на их фоне казался бордель, красный лучик света проскользнул сквозь щель в двери и упал на ее лицо, осветив испуг в расширенных зрачках.

Тем временем рука злодея, удерживающего ее правую ногу, скользнула выше подвязки, вдоль внутренней части бедра подбираясь к тому, чем мужчины хотят обладать.

Еще одному — этот держал ее правую руку — показалось забавным схватить женщину за волосы, намотав те на ладонь, как какую-нибудь веревку, и приподнять ее голову так, чтобы она могла видеть, что происходит, а не только ощущать. Она же, извернувшись, сумела вцепиться негодяю в ухо зубами, откусив от того добрый шмат мяса и сплюнув ему же в лицо. Теперь ее губы были красными не только от света заходящего солнца.

Разбойник вскрикнул от боли, тут же выпустил ее волосы и тупо уставился на шмат мяса, лежащий у его ног. Поднес пальцы к кровоточащему уху, оторопело посмотрел на кровь, оставшуюся на их кончиках. Затем, поняв, наконец, что случилось, и рассвирепев, он стремительно вынул из ножен на бедре широкий охотничий нож, которым имел обыкновение свежевать дичь и вскрывать глотки дураков, вставших у него на пути, и всадил его на треть лезвия в столешницу, в миллиметре от вздернутого носа проститутки, едва не оттяпав его кончик. Женщина истошно завизжала.

Два напарника горе-любовника, стоявшие по левую сторону стола, искренне расхохотались. Третий, увлеченный женскими ногами, никак не отреагировал на происшествие, уже почти с головой нырнув под подол.

— Старая шлюха, а зубы, как у молоденькой кобылки! — крикнул один другому и растянул во всю ширь лица мерзкую улыбку, от уха до уха, показав гнилые пеньки своих собственных зубов и их кровоточащие десна.

— А визжит, как свинья… Ну ничего! Уж я-то найду ее жемчугу применение, когда с прочим телом позабавимся! — пообещал в ответ второй койот, оскалив пасть, не менее отвратительную. На его шее висело ожерелье из человеческих зубов, — ублюдок коллекционировал трофеи. Их на нити висело уже не меньше дюжины, по одному с каждого убитого им.

Последний бандит был из числа тех приближенных к Кнуту отбросов, которые примкнули к стае позже, уже после смерти Падре. Разбойник разбойнику рознь — отче бы никогда не допустил среди своих людей подобной низости и самоуправства.

Кнут же сидел в это время на диване, с наслаждением потягивая местное дрянное виски прямо из бутылки и наблюдая бесплатное представление, устроенное членами его кочующей труппы. По обе стороны от него застыли мраморными статуями две молодые девушки, каждая выше Кнута на голову. Обычно живые и громкие, смеющиеся, чтобы завлекать клиентуру, сейчас их сложенные на коленях руки заметно дрожали. Страх насилия породил в девушках целомудрие и сдержанность, даже проститутки сойдут за жеманниц, пригрози им кто-то всерьез отхлестать их плетью.