Кирилл Кащеев - Фабрика мертвецов

- Ада заботится? – заинтересовался Митя, старательно не обращая внимания на демонического злодея в плаще. – Прелестная девушка! Ну, или по крайности умная. Вы ей нравитесь, Ингвар!

Хотя навряд последнее – показатель ума.

- Я? Аде? – Ингвар на миг позабыл и про неприязнь к Мите, и про нынешнее их печальное положение. – Да что вы такое говорите… Ада, она… - он растерялся, похоже, неспособный даже вспомнить – а какая же она, Ада. – Серьезная! Думает о народе, о его просвещении! А не о всяких… глупостях! Скажете тоже – Ада!

- Плохо вы знаете барышень! – с видом умудренного столичного щеголя вздохнул Митя, старательно не глядя на переминающихся в дверях собственных тюремщиков. – Она – серьезная девушка, вы – серьезный юноша…

- Молчать! – визгливым фальцетом вдруг выпалил облаченный в черную кожу «злодей», невольно делая шаг вперед. – Заткнулись, оба!

- Можно, я им вдарю? – заглядывая в комнату, с готовностью предложил сторож Юхим.

Митя мысленно покивал. Лица вовсе не видно, да и бесформенный плащ скрадывал и рост, и очертания фигуры, и злобные вопли не походили на обычный томный голос младшего Лаппо-Данилевского - но кто еще это мог быть? Не десяток же их, участников «мертво-заводской» аферы, на десяток доходов не хватит, двое-трое – и то уж много! А батюшка-то у Алексея изрядный хитрован: не только за господина Бабайко прячется, но и собственного сынка не жалеет. Приятно все же осознавать, что Митя не единственный сын, страдающий от эгоизма собственного родителя. Мысли о том, что младший Лаппо-Данилевский не страдает, а наслаждается, а старший сыном не рискует, а попросту уверен – ни Ингвар, ни Митя никому уже ничего не расскажут – он старательно гнал.

- Пошел вон отсюда! – рявкнул на Юхима Бабайко, и неприязненно зыркнул на кипящего от ярости Алексея. – Вам, молодые панычи, не про панночек бы зараз думать, а про то, як вы до эдакой жизни-то докатилися. По ночам шастаете, за чужими делами подглядываете…

- …В своем-то собственном имении. – в тон ему подхватил Митя.

Бабайко криво усмехнулся:

- Да-с, с имением нехорошо вышло – только-только справжние гроши пошли, и надо же – хозяева заявилися, будь вы неладны!

- Жадничать не надо было, Остап Степанович. – сказал Митя, копируя наставительный тон отца, каким он говаривал на допросах, излагая фармазонам совершенные ими ошибки. Хотя там-то фармазоны обыкновенно в кандалах на стуле сидят, а не сам скрученный да оборванный на грязном полу валяешься. – И впрямь выкупили бы именье, не было б эдаких… неприятностей.

- Эх, молодый вы ще, панычу, несмышленый! – ухмыльнулся Бабайко. – Якбы я выкупил, так уси заводики тамошние мои были, и мертвяки при них теж. То ж верная каторга! А так… поди докажи! И я – не я, и усадебка – не моя, ни про яки заводики да мертвячков знать не знаю. Вы, панычу, сами виноватые! Знали бы мы, кто ваш батюшка есть – хиба тронули? Пока вы туды-сюды, в имение заселились, по сусидям раззнакомились, мы б усе швыденько и прибрали. Жалко, а що поробышь, з государевым собственным полицмейстером вязаться – себе дороже. Кажуть, он самих великих князей, будто карманников каких: за ворот и пред ясны очи государевы! А уж звычайных князей, да бояр, да дворян, тех и вовсе, прямиком на съезжую перетаскал без счета. И даже поротые среди них есть – одного сенатора из собственных рук плетью охаживал, пока тот во всех злодеяниях своих как на духу не сознался! Признание потом стоя писал, бо сесть ему было аж никак невозможно! А, панычу? Правду люди кажуть, или брешут, про батюшку-то твого?

Митя поглядел на сельского лавочника растерянно. «Государев собственный полицмейстер»? Поротый сенатор? Это что за народные легенды? А отец – их главный персонаж, эдакий благородный разбойник навыворот? Благородный полицейский? Великие Предки, ну и ну!»

- Все правда! – выпалил он. – А бандитов простого звания, особливо тех, кто на него самого покушается, он как мертвяков… без суда и следствия – чик!

- Сдогадался, значится, батюшка-то… насчет мертвяков. – Бабайко тяжко вздохнул. – Чего уж теперь-то скрывать – наши мертвячки. Мы ж как думали: пан соби и пан, даром що з Петербурху. Хто его хватится, особливо ежели б до имения вы не доехали? Аж цельных двух мертвяков на это дело выделили: девку приблудную, да полтавского одного, шо от артели своей отстал. Свеженькие мертвяки, справные, могли б ще робыты и робыты. – в голосе Бабайко послышалось искреннее сожаление. – А твой папаша мертвячку ножичками посек как варнак какой! А потим зятек мой, дурень, що вас про всяк случай на станции караулил, заместо одного пана с сынком зовсим иншего увез! – Бабайко расстроенно махнул рукой. – Мы-то думали: сделано дело, вот и не прибрали ничего… а тут вы! А теперь-то уж шо: ко всему прочему убийства выходють и покушения на особливого государева чиновника, да с семейством… с тобой, то-ись, панычу. Теперь у нас уж выбора нету: либо мы вас з батюшкой… того… либо вы нас. Може, и не сразу – чик! – але ж в каторгу тоже неохота. Так что не обессудь, паныч! – и Бабайко вдруг ему поклонился чуть не в ноги. – А только своя рубаха к телу ближе.

От этого поклона у Мити впервые по-настоящему захолодело в груди, вытесняя и злость, и азарт, и отчаянное желание принять ванну и сменить сюртук.

- Отец вас найдет. – прошипел он. – Найдет и… вы даже не представляете, что он с вами сделает!

Митя тоже не представлял. Да и найдет ли? Пока что отец искал виновных где угодно, но только не в почтенном лавочнике и соседе-помещике.

Из-под низко опущенных полей шляпы Алексея донесся издевательский смешок.

- Найдет, найдет… - успокаивающе покивал Бабайко. – А як же! На то и расчет.

- Пусть он напишшшшет письмо. – прикрывая рот краем воротника и переходя на глухой, зловещий шепот, процедил Алексей. – Куда его отцу прийти и…

- Зачем? – без всякой почтительности перебил Бабайко. – Вещички какой хватит… Вона, хоть платка! Юхим, принеси! Батюшка-то сынов платочек опознает, а, паныч?

- Да этот платок весь уезд опознает – он его уж который день не снимает! Прирос, не иначе. – издевательски прошелестел Алексей.

Митя содрогнулся от гнева и ярости, только теперь понимая, как это чудовищно и унизительно: быть беззащитным в руках зла! Наглого, беспардонного, безнаказанного зла, что сперва твой гардероб безжалостно уничтожает, а потом само же и попрекает, что шейный платок сменить не можешь!

- Ничого, отдерем! – буркнул Юхим, с явным удовольствием сгребая Митю как раз за платок. Грубые пальцы впились в узел. Туго натянувшийся шелк впился в шею, но Митя злорадно усмехнулся… а пусть попробует этот мужик развязать скрепленный булавкой фигурный узел.

Юхим немедленно напоролся на острие булавки, зашипел сквозь зубы, недобро косясь на Митю… выхватил из-за голенища нож и с размаху полоснул. Вжикнуло, шелк треснул, булавка со звоном упала на пол, а прямо на нее рухнул Митя – из груди его вырвался невольный стон. Юхим торжествующе вскинул над головой располосованный платок и торжественно вручил его хозяину.