Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Земля сияющей власти

— Как она это делает, Мамонт, ты умрешь! — не выдержал он, упредив представление.

Служанка на мгновение скрылась за перегородкой и явилась оттуда в черном японском халате. Улыбка уже не сходила с ее лица. Айога грациозно взошла на столик, сбросив туфли, медленно и профессионально выпросталась из халата, и начался танец живота. Все было подготовлено заранее — серебристые блестящие трусики-треугольник, такой же бюстгальтер с множеством жемчужных нитей, свисающих вниз, и даже тональный крем, нанесенный на живот, чтобы подчеркнуть его рельеф. Инга, которую Иван Сергеевич на руках принес и усадил за стол, пришла в восторг, захлопала в ладоши.

— Гениально! Айога, это гениально! Похоже, они успели сдружиться...

— Знаешь, Саня, у меня таких сейчас четыре штуки! — доверительно сообщил Иван Сергеевич, поднимая бокал. — А какие ласковые — застрелиться легче. И все — таиландки! Когда-то наши путешественники привозили их как диковину, как образец женственности.

— Мне б так жить! — мечтательно проговорил Мамонт и с удовольствием выпил.

Старый бабник и конспиратор, похоже, так врос в обстановку, что между делом уже начинал получать удовольствие от своей новой жизни, по крайней мере, в его блудливых глазах блистало неподдельное восхищение.

— Нет, ты как хочешь, Мамонт, а Восток и в самом деле вещь тонкая и изящная, — констатировал он, любуясь Айогой. — Это тебе не шведы с примитивным стриптизом и единственной целью — подороже продать вид женских прелестей. Это культура, и культура древняя, без пошлости и грубых африканских телодвижений. Совершенно другой мир, который мы не знаем, и, самое главное, знать не хотим.

Мамонт восхитился другим: Афанасьев великолепно знал, что танец живота видят сейчас не только они. Представлением любуется и Тойё, сидя где-нибудь возле монитора. Ориентируясь на него, он и строил искусную «обработку» Мамонта. Ивану Сергеевичу следовало подыгрывать, поскольку сейчас он был ведущим.

— Кстати, знаешь, как называется этот танец? — тоном гида продолжал Афанасьев. — Восход солнца! Не слабо, да? Живот женщины, лоно, где совершается чудо — зарождение новой жизни, а значит, и света. Чем не вместилище солнца?

Слышала или нет Айога его комплименты — слишком уж была увлечена танцем, однако на Ингу такая оценка производила впечатление. Кажется, старый ловелас успел ей запудрить мозги.

— Потрясающе! — ликовала она. — А у нас принято считать танец живота сексуальным приемом.

— От невежества! — Иван Сергеевич торжествовал, будто сам сейчас стоял на шахматном столике. — Мы замкнулись в себе. А если и пытаемся омолодить собственное мироощущение, то нас все время несет в сторону гнилого Запада. Вот куда надо обратить взор! Вот где развитие и продолжение наших ценностных воззрений на природу, на человека как космическое, богоподобное существо.

— Надо же, как ты говорить выучился! — засмеялся Мамонт. — Неужели так увлекся... Дальним Востоком?

— Не увлекся — проникся, — назидательно сообщил тот. — Наконец-то разглядел настоящий мир, сложный, многогранный и глубокий. Восток, Саня, это как матрешка: открываешь одну — в ней другая, а там еще и еще, до бесконечности. Я устал от примитивизма чувств, мыслей, желаний,

— Ты говоришь любопытные вещи! — заинтересовался Мамонт. — Знаешь, я, кажется, мозги себе отморозил...

Иван Сергеевич обернулся к Айоге, властно махнул рукой.

— Эй, ты! Кыш отсюда! Не отвлекай! Матрешка!..

Танцовщица мгновенно скрылась, подхватив на лету халат. Сказано было весело, беззлобно, с той барственной легкостью, с какой муж выпроваживает одну из жен гарема. Мамонт рассмеялся: это был уже не любительский театр!

— С ними только так, — удовлетворенно пояснил Иван Сергеевич. — Они уважают власть мужчины. Власть для них — проявление любви. Представляешь, фантастика! И в этом есть великий смысл. Стоит только уравнять женщину в правах, а не дай Бог, выпустить вперед, мир немедленно поворачивается в сторону гибели. Активная часть человечества становится пассивом. И все, вырождение нации, отношений, чувств, размывание высших идей. Нельзя грешить против природы. А на Востоке это соблюдается четко, отработан регламент. Нет писаных законов, как на Западе. Есть глубочайшие традиции вместо умозрительных прав человека.

— Тебя бы в Сорбонну, лекции читать, — снова засмеялся Мамонт. — Поглядел бы, как полетели тухлые яйца!

— Они бы и у нас полетели, — согласился Иван Сергеевич вполне серьезно. — Потому что мы уже пропитались Ближневосточной нетерпимостью и живем, как талмудисты: всякое отклонение от строчки — расстрел на месте. Мы буквально отравлены не присущей нам истеричностью. Где же северная холодность ума и чувства, где бесстрастная страсть, о которой ты, помнится, любил говорить? Где сложность и многообразие? Чем мы теперь отличаемся от животных? Даже ритмы, и те африканские. Танец страусов богаче смыслом движений.

— Ты хочешь сказать, — глядя в глаза, проговорил Мамонт, — нам следует обратиться на Восток? На Дальний Восток?

— Да что тебе скажешь? — Иван Сергеевич придвинулся ближе к столу, не отводя взгляда, наугад взял бутылку. — Ты же — Мамонт. Огромный, сильный, лохматый. Идешь туда, куда хочешь, думаешь, как хочешь. Большому зверю большую дорогу... Да только нет, ее, дороги-то. И ты обречен на вымирание, потому что надвинулся ледник. Останутся от тебя одни бивни в вечной мерзлоте. Ну, может еще шерсти клок...

— Перспектива! — тон Афанасьева вдруг начал обескураживать Мамонта. — Но ты в какой-то степени...

— Не в какой-то, а прав! — отрубил он и выпил не чокаясь.

— Я с вами абсолютно не согласна! — У Инги, забытой мужчинами, неожиданно прорезался голос. — Сами послушате, что вы говорите? Иван Сергеевич?..

— Тебя, девушка, не спрашивают! — перебил ее Мамонт, потрафляя Афанасьеву. — Когда говорят мужчины, следует сидеть и слушать. Открыв свой прекрасный ротик.

Она не поняла шутки, резко отвернулась и стала сковыривать с губ шелушащиеся коросты.

— Восток давно и всерьез озабочен проблемами третьего тысячелетия, — проговорил Иван Сергеевич, глядя в стол. — Утрачена цементирующая идея, отсюда появляются и расползаются по свету такие уродливые искусственные формы ее, как «Аум Санрикё».

— Ты имеешь в виду Ближний Восток? — уточнил Мамонт с явной издевкой.

— Дальний, Мамонт, Дальний! — выразительно произнес Иван Сергеевич, глядя в глаза. — Над концепциями будущего мира работают целые институты. Потому что с Запада движется ледник — «Новый мировой порядок», идея Ближнего Востока. А что ей противопоставить?.. Интернационал нейтрализовал Россию, путь на Восток открыт. И Восток боится вторжения западной химеры, поэтому и предлагает союз.