Матьё Габори - Сумеречные королевства

Погребальное ложе отца окружали его близкие друзья и соратники.

Могущественные вассалы и скромные рыцари — все они покинули свои владения, распрощались с семьями и отправились в путь, чтобы воздать последние почести барону де Рошронду.

Когда я вошел в усыпальницу, по залу пробежал сдержанный шепоток. Почти все присутствующие полагали, что я отчасти виновен в смерти их друга и сюзерена. Как и мой погибший родитель, они не желали принимать не так давно возникшее учение «наставников», самым юным адептом которого при дворе был именно я. К Школе представители благородных фамилий испытывали лишь яростное презрение, усматривая в ней смутную угрозу. Я отлично понимал, чем продиктована подобная враждебность. Наставничество самым решительным образом порвало со славными рыцарскими традициями, на которых зиждилась репутация остальных школ королевства, где обучались отпрыски знатных семей. В человеке моего звания и положения, в сыне одного из самых влиятельных баронов страны, они, прежде всего, видели достойного преемника их деяний, воина, способного укрепить ряды старого дворянства. «Нет, мессиры… мне не нужны ни ваши мечи, ни ваши войны», — подумал я, перехватив несколько осуждающих взглядов.

Я приблизился к телу отца. Даже смерть не смогла затуманить глаз, видевших бесчисленное количество сражений и поверженных врагов-баронов. Глубокие морщины, избороздившие лицо, свидетельствовали о том, что человек этот вел суровую жизнь, неустанно защищая границы наследных баронских владений. Длинные, черные как смоль волосы оттеняли бледность щек. Могучий торс скрывали пластины верных доспехов, выкованных во Дворце Стали города Абима. Тяжелый меч с двухсторонней заточкой покоился рядом с телом усопшего, похолодевшая рука сжимала эфес. Грудь отца укрыли древним стягом Рошрондов; некогда, уже на смертном одре, это самое знамя ему завещал его собственный родитель.

Я провел рукой по холодному металлу доспехов: последнее «прощай», последнее «прости», призванное сказать, сколь я сожалею о том, что мы уже никогда не сможем понять друг друга, что до последней минуты, пока он не встретил жестокую и нежданную смерть на охоте, я рассчитывал обрести его понимание и доверие. Но он ненавидел Наставничество так же сильно, как любил его я.

Наставничество… Могущественная организация, основанная эшевенами [1] Эшевен ( фр. echevin) — должностное лицо с административными и судейскими функциями в феодальной Франции; избиралось горожанами или назначалось сеньором. — Здесь и далее примеч. пер. далеких Литургических провинций, воспитывала в своих рядах «учителей-странников», обучающих грамоте жителей деревень. Наши духовные ценности были неразрывно связаны с такими понятиями, как «честь» и «братство». Присоединяясь к Наставничеству, я избавлялся от опеки отца и противостоял влиянию других баронов, неся крестьянам свободу мысли…

Многозначительное покашливание вывело меня из задумчивости. Передо мной стояла моя тетка — черное одеяние дополняла сеточка того же цвета на волосах. С язвительной усмешкой, исказившей сухонькое личико, она прошептала:

— Конечно, молодой человек, приличия требуют, чтобы вы появились в этом зале. Но ваше дальнейшее присутствие здесь неуместно, оно лишь оскорбит чистые помыслы тех, кто прибыл на ночное бдение у гроба усопшего…

— Уже достаточно давно, дражайшая тетя, ваши приличия нисколько меня не волнуют.

— Вы оскорбляете его память, — прошипела пожилая женщина, вцепившись мне в руку. — Как вы осмелились явиться сюда, встать рядом с теми, кто сражался с ним бок о бок?

— Я осмелился на это, тетя, потому, что я его сын.

— Нет, — возразила она, — вы были бы его сыном, если бы подхватили знамя Рошрондов. Но вы отказались, вы опозорили нашу семью и…

— Довольно, старая сова, — прервал я тетку. — Кто из нас двоих сейчас позорит семью? Тот, кто пришел почтить усопшего отца, или та, кто, не стесняясь, бранится, стоя рядом с его бренными останками?

Женщина попятилась, приоткрыв рот в немом протесте.

— Вы… вы никогда бы не посмели так со мной разговаривать, будь он еще жив! — наконец выплюнула она.

— Без сомнения, но он мертв, — отрезал я.

На ступенях каменной лестницы я обернулся и, прежде чем выйти на улицу, в последний раз простился взглядом с отцом. Оказавшись снаружи, я двинулся меж могил слуг, похороненных рядом с фамильным склепом. В этот предвечерний час кладбище все еще заливали бледные лучи заходящего солнца. Огражденное невысокой стеной, увитой плющом, оно располагалось прямо за замком, и я медленно шагал мимо надгробных памятников, на которых мог прочитать хорошо знакомые имена. Затем я миновал решетку бронзовых ворот и по узкой тропинке добрался до крыльца замка.

Построенный несколько веков назад, он был расположен в центре большой поляны. В далекие времена, когда наши предки решили обосноваться на этой земле, сюда явились гномы, чтобы возвести манор, которому они постарались придать облик легкомысленного загородного дворца. В действительности изящные белые стены и высокие окна, декорированные перламутром, были лишь ширмой, призванной скрыть настоящую крепость, в которой всегда могло укрыться семейство Рошрондов, защищая свою безопасность и честное имя.

Однако в последние годы манор подрастерял былое величие. После того, как я вошел во двор и двинулся вдоль стен к северному крылу, я то и дело видел трещины, змеившиеся под карнизами, выщербленные силуэты горгулий и облицовку фасада, в которой частенько недоставало камней. Еще прошлой зимой я был весьма удивлен, заметив, что отец так запустил свои владения. Неужели он решил, что дни баронского манора сочтены? Слуги украдкой шептались, что строение было бы проще не реставрировать, а снести и построить на его месте новый замок.

Сквозь узкую дверь, выходящую во двор, я проскользнул в левое крыло замка. В свое время именно в нем я решил укрыться, когда отец узнал о том, что я, предпочтя Наставничество, отказался от наследования родового титула. Я сменил роскошные покои на крошечную комнатенку, притулившуюся под крышей северного крыла, которое предназначалось исключительно для прислуги. Последние четыре года учебы в Школе мне предоставляли лишь краткий пятидневный отпуск, чаще осенью, из-за чего я почти не бывал дома и потому легко согласился терпеть холод и слушать, как потрескивает под натиском ветра старая черепица.