Эль Косимано - Буря времен года [litres]

– Хватит уже пялиться, – донимает меня Чилл. – Поищи-ка лучше способ выбраться отсюда.

В приступе раздражения я выключаю передатчик.

Облизав пересохшие губы, я дышу на полянку холодом, заставляя юбку Флёр шелестеть. Она сильнее кутается в мою куртку. Бабочка взмахивает крылышками раз, другой – и падает замертво на щеку Флёр. Замерзла. Я снова вжимаюсь в ствол дерева, испытывая головокружение от приложенных усилий и ругая себя за глупость. Сам не знаю, зачем я это сделал. Возможно, просто чтобы доказать, что могу.

Флёр садится и трогает бабочку пальцем. Щеки ее бледнеют, как от прикосновения чего-то холодного, и она поворачивается и свирепо смотрит в мою сторону. Баюкая бабочку на ладони, она дует на нее. Пространство у нее между пальцев озаряется сиянием, таким слабым, что я гадаю, не лихорадка ли заставляет меня воображать то, чего нет? Тут Флёр раскрывает ладони, и бабочка вспархивает с них и улетает прочь с порывом ветерка.

– Ты не можешь убегать до бесконечности. Знаешь ведь, чем это закончится. – Эхо ее высокого чистого голоса доносится до меня со всех сторон. – Ты и так оттягивал неизбежное дольше положенного. Если я не отправлю тебя восвояси в ближайшее время, кто-нибудь заметит.

– Заметит что?

Она снова падает в траву и закрывает рукой лицо.

– Что я не хочу отпускать тебя.

Мне становится больно дышать. Прежде она никогда не говорила ничего подобного.

– А чего ты хочешь?

– Разве это имеет значение? – безнадежно спрашивает она. – Все равно ничего не изменится.

– Для меня это важно.

Удивляюсь искренности своих слов. Много лет назад я уже задавал ей этот вопрос в отчаянной попытке отсрочить собственную смерть от ее руки. Флёр тогда замерла, разинув рот и выпучив глаза, будто никогда ни о чем подобном и не задумывалась.

Она резко отдергивает руку от лица и хмурится, глядя в небо.

– Ты меня даже не знаешь.

Если бы ей довелось увидеть, какое толстое досье собрал на нее Чилл, она бы так не говорила.

– Так расскажи что-нибудь о себе.

Я снова захожусь кашлем и прижимаю руку к боку в попытке замедлить кровотечение, но пальцы у меня онемели, а земля вокруг насквозь пропитана красным.

Флёр отвечает не сразу, будто решает, какие сведения о себе раскрыть.

– Что именно тебя интересует?

Все. Я крепко зажмуриваюсь, стараясь оставаться в сознании. Хочется расспросить ее о многом. Например, зачем она вырезает мои инициалы на коре дерева в конце каждой весны. Но на сегодня я и так уже достаточно разозлил Поппи.

– Какая твоя любимая еда? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

Она колеблется.

– Пицца, – наконец признается она, прихлопывая красный глазок у себя в ухе.

– Какая пицца? – скрипучим голосом уточняю я.

– С грибами, перцем, луком и колбасой. – Я выжидаю. – И двойным сыром.

– Любимая группа?

– U2.

– Любимый фильм?

– «Тельма и Луиза».

– Шутишь, да? – говорю я со смехом, который тут же переходит в кашель. Много времен года назад я счел бы, что у нас с Флёр нет ничего общего. Я сползаю по стволу дерева, потому что от слабости больше не могу держаться на ногах. – А зачем ты читала те книги?

– Какие книги?

– Ну те, с трагическим концом.

В ее библиотечной карточке царит сплошное уныние. Раньше я брал книги, которые она возвращала из года в год, но обычно просто кидался ими в стену.

– Ты их прочел?

– Может быть, – говорю я, злясь на себя за то, что слишком много болтаю. На меня нахлынуло безрассудство, какое бывает, когда переберешь пунша и несешь всякий бред. – Признаю, некоторые я действительно прочел, – сообщаю я. – Но под поэзией подвел черту. – Поэтические сборники, которые Флёр берет в библиотеке, старинные. Многие были написаны еще в XVII веке. Сколько бы я ни пытался понять, что она в них находит, всегда терпел поражение. Голова у меня тяжелеет, мир становится зыбким. Я упираюсь затылком в ствол. – Ну, «1984» еще куда ни шло, но «Орфей и Эвридика», «Анна Каренина» и «Грозовой перевал» просто ужасны. А Ромео с Джульеттой просто дураки. Сама подумай, кто так легко сдается и пьет яд?

– Для них не было надежды на будущее, – возражает она, высовывая голову из сорняков. – Недаром же этот жанр называется трагедией!

– Надежда-то была, а вот план у них оказался дерьмовый.

– Как будто сам придумал бы лучше. – Она садится и вырывает из земли пучок травы. – Я серьезно, Джек! Что бы ты сделал на их месте?

Она говорит резко. Отрывисто. Картинка у меня перед глазами снова обретает резкость.

– Я бы забрал ее и убежал!

– Некуда им было бежать!

– А ты бы убежала… если б было куда?

«Заткнись, Джек».

Я прячу лицо в ладонях.

Долгое время Флёр не произносит ни слова. Ее молчание затянулось.

– Возможно, – наконец признается она. – Хотя какая разница? Это же просто история. Воображаемая. В действительности так не бывает.

Мне ненавистны нотки смирения, звучащие в ее голосе. Она свыклась с особенностями своей жизни. Нашей жизни. И самое ужасное в том, что она права. Передатчики привязывают нас к Обсерватории. Если бы мы сняли их и попытались бежать, то не выжили бы вне лей-линий. Тем не менее последние тридцать лет я только об этом и думаю, пытаюсь найти выход. Как находил его прежде.

«Посмотри, к чему это привело», – напоминаю я себе.

– Ромео и Джульетта обратились за помощью не к тем людям, вот и все.

– Это трагедия, – упрямо говорит Флёр. – Счастливые концовки им не полагаются.

Во мне вскипает волна чего-то горячего. Не знаю, злюсь ли я больше на нее за то, что сдалась, или на себя, за то, что умираю.

– Да? Если им обоим все равно было суждено умереть, возможно, следовало погибнуть, сражаясь!

Лишь когда Флёр вскакивает на ноги, я понимаю, что натворил.

– Вот, значит, что ты думаешь? Что нам следует сражаться! – Выхватив нож, я осторожно шагаю к деревьям. Кровавый след выдает попытку Джека отползти от меня поглубже в лес. – Что ж, отлично, давай дадим Кроносу с Геей то, чего они хотят!

– Он в твоей власти, Флёр! – торопит меня Поппи. – Прикончи его!

– Нет, – выдыхает Джек. Его черные волосы прилипли к бледному лбу, грудь тяжело вздымается и опускается. – Нет-нет-нет, я не это име…

Я направляю свое сознание в толщу мягкой земли прямиком к корням молодого сеянца, мысленно проникаю в дерево, сообщая ему свое намерение, и оно с готовностью соглашается, тянется корнями на звук голоса Джека и хватает его за лодыжку.

Пальцы Джека судорожно пытаются нащупать за что схватиться, футболка на нем задирается, пока я злобно волоку его по земле. Он пинается так отчаянно, что я отступаю на шаг. За ним по траве тянется красный след, и он судорожно вцепляется пальцами в кровавое месиво у себя за спиной. Я рывком подтягиваю Джека к себе, и он подкатывается к моим ногам, ухитрившись при этом добыть кусок льда и заморозить его в форме ножа.