Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

Уже дважды за прошедшую неделю какой-то тощий уличный мальчишка обчищал ее прилавок. Боги, куда только родители смотрят? Крысенышу всего лет пять, не больше, а он уже скользкий как угорь… Почему его не держат на привязи? В таком возрасте на него многие позарятся: похитят, попользуются или продадут по-быстрому – глазом не успеешь моргнуть. А как попользуются, то тут же свернут шею. Эти жестокие мысли, однако, не пугали Торди, хотя больше подходили мужу, чем ей. Впрочем, его скорее заботило бы, каким образом избавиться от воришки, чтоб тот впредь не причинял жене убытков.

Торди содрогнулась от этой мысли, но затем ее внезапным лаем отвлекла Ноу, собака, которая сторожит соседний огород. Впрочем, Торди тут же вспомнила, что Ноу на дух не переносит Гэза, особенно если он в гневе. Когда же он возвращается домой в стельку пьяный, псина не издает ни звука, словно совершенно его не замечает.

Собаки чуют злые намерения. Другие животные тоже, но собаки в особенности.

Жену Гэз и пальцем не трогал – ни толчка, ни пощечины, – потому что без нее и без ее огорода он бы долго не протянул. Да, конечно, руки у него чесались, и часто, но каждый раз в глазах вспыхивал огонек удивления. Тогда он с улыбкой отворачивался, сохраняя свои изуродованные кулаки и злость для кого-то еще. Подраться Гэз любил. Особое удовольствие ему доставляло размозжить кому-нибудь голову в переулке за таверной. Главное, чтобы жертва была не крупнее его и более пьяной. И желательно без друзей, которые могли бы заступиться или окружить Гэза. Это помогало ему мириться со своим жалким существованием – так он, по крайней мере, говорил.

Торди не знала, откуда у мужа взялось это чувство, хотя и догадывалась. Во-первых, из-за нее: из-за жалкого огородика, который их кормил, из-за бесплодия, из-за того, как возраст и хлопоты отнимают ее былую красоту… Поводов хоть отбавляй. Впрочем, ей, можно сказать, повезло, что Гэз до сих пор ее не бросил – особенно после того случая, когда ему оторвало все пальцы. Той ночью они с товарищами вытягивали сети с уловом, а на дне дремало нечто большое. Потревоженное, оно со всей своей яростной мощью рвануло к реке, и пальцы Гэза, запутанные в леске, отскочили, будто вареные морковки. Теперь его руки заканчивались костяшками и напоминали вечно сжатые кулаки.

«Годятся только для драки, – говорил он, непроизвольно скалясь. – Больше ни для чего».

Поспорить с этим трудно, и в принципе Торди понимала, почему муж старается напиваться при каждом удобном случае.

В последнее время, однако, сострадания – да и прочих чувств – у нее поубавилось. Даже жалость усохла и рассыпалась, будто осенний лист. Сперва Торди казалось, что это Гэз так неуловимо изменился прямо у нее на глазах, но теперь стало ясно: изменилась она сама. Не тот, на кого смотрят, а тот, кто смотрит. Она больше не пряталась от его ярости, не отворачивалась, глядя на его походку и бесполезный гнев, – она изучала их и видела, какая тщета и какая внутренняя боль скрываются в истерзанных глубинах.

И Торди перестала что-либо чувствовать. Поначалу ей думалось, что так и останется на всю жизнь, но затем пустота стала заполняться. В первые разы новые ощущения ее пугали, казались постыдными, но это прошло. Теперь, когда ей в голову приходили мысли об убийстве, она ощущала себя будто в горячей ванне с ароматическими солями.

Гэз был несчастен. Он сам говорил, что лучше бы сдох.

По правде сказать, Торди думала точно так же.

Увы, кроме любви и преданности он не мог ей дать ничего. Она давно бы вышвырнула его на улицу, и он это знал, отчего в последнее время их совместная жизнь была для него пыткой. Он говорил ей, что дерется только со слабаками и кретинами. Убеждал, что так тренирует руки, укрепляет мослы и видит в этом (ха, отлично придумал!) смысл своей жизни. Мужчине нужно занятие – не важно какое, хорошее или плохое. Однако на самом деле Гэз выбирал в противники наиболее крупных и опасных ублюдков. Доказывал себе, что может их одолеть, что его культи годятся для убийства.

Для убийства, да. Четверых он точно забил до смерти.

Гэз понимал, что рано или поздно монета упадет другой стороной и уже его хладный труп найдут в какой-нибудь грязной подворотне. И поделом. Когда раз за разом тратиться больше, чем можешь себе позволить, кто-нибудь обязательно придет взыскать долг.

Торди плакать по нему не станет. Влюбленный всегда видит, когда объект обожания не отвечает на его чувства. Гэз не винил жену и продолжал любить ее по-прежнему… просто стал чаще вымещать злость на других.

Таверна «Синий шар» располагалась на углу огромной полуразвалившейся жилой застройки, где постоянно пахло гнилью и мочой. По ночам тут и так творился беспредел, а в разгар праздника он достиг небывалых высот, и Гэз не единственный искал неприятностей в темных переулках.

Возможно, он не столь уникален, как ему когда-то казалось. В Даруджистане проживают тысячи подобных никчемных головорезов, презирающих себя и нарывающихся на драки, словно бродячие псы. Знавшие Гэза предпочли уступать ему дорогу, видя, что тот идет на свои бойцовые угодья за «Синим шаром». Он, впрочем, если и обратил внимание на их укрытые тенью лица, то тут же забыл, почуяв запах крови, разливающийся в знойном и душном воздухе.

Кто-то успел первым и, наверное, уже ушел с другой стороны. Ничего, может, еще сделает круг, вернется – и тогда Гэз даст ему вкусить его же снадобья. Вот оно, тело, валяется недвижной кучей. Гэз подошел и ткнул ее ногой. Раздался булькающий хрип. Тогда Гэз с силой опустил каблук на грудную клетку, отчего смачно хрустнули кости. Из горла несчастного вырвался кровавый кашель, стон, и с последним свистом жизнь улетучилась.

Вот и всё. Проще простого.

– Ты доволен, Гэз? – послышался тихий, утробный голос.

Гэз развернулся и поднял руки для защиты, хотя знал – не поможет. Однако удара не последовало. Выругавшись, Гэз попятился, пока не уперся в стену, и с нарастающим страхом уставился на высокую фигуру, закутанную в лохмотья.

– Я тебя не боюсь, – воинственно процедил он.

– Раскрой свою душу, Гэз. – От незнакомца исходили волны удовольствия. – Поприветствуй своего бога.

Гэз почувствовал на зубах дуновение ветерка; губы его сами собой расползлись, из трещин засочилась кровь. Сердце отчаянно забилось о ребра.

– У меня нет бога. У меня нет молитв, одни проклятия. И тебя я не знаю.

– Конечно же, ты меня знаешь, Гэз. Ты уже шесть раз принес мне жертву, и это не конец.

Лица под капюшоном было не видно, но воздух в переулке вдруг наполнился густой, липкой вонью, как от вязких кровяных потоков, вытекающих из бойни. Гэзу послышалось, будто жужжат мухи, но звук исходил из его собственной головы.