Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

Она стояла на балконе, а вокруг расстилался город в голубых огнях. Даже ночное небо казалось светлым; темнота – непрошеный гость в День Празднества Геддероны. Улицы Даруджистана были запружены народом, отмечающим начало нового года и конец прошлого разудалым, добродушным буйством. Влажный воздух пронизывали бесчисленные ароматы.

В городе устраивали пиры, представления женихов и смотры невест. Столы ломились от изысканных яств, женщины щеголяли шелками, мужчины – помпезными, богато расшитыми мундирами. Действующей армии в Даруджистане не было, зато развелось множество частных дружин, и чуть ли не каждый дворянин носил какое-нибудь вычурное звание, а то и несколько.

Под руку с мужем она посетила не один прием, но нигде не встретила офицера городской стражи или хотя бы простого солдата в запыленном плаще, начищенных растрескавшихся сапогах, с мечом, чья рукоять обмотана лоскутами кожи, а навершие погнуто и стерто от использования. Вместо этого она наблюдала изнеженные, откормленные руки, опоясанные торквесами на манер отличившихся воинов малазанской армии – тех самых, которыми не так давно матери пугали своих непослушных чад. «Будешь плохо себя вести, тебя заберут малазанцы! Подкрадутся ночью, хвать – и станешь рабом их жуткой императрицы! Да, они здесь, прямо в городе!»

Однако торквесы эти были не из бронзы или серебра с гравировкой, какие у малазанцев используются в качестве наград и знаков отличия – их можно встретить в продаже у лоточников, словно реликвии какого-нибудь давно вымершего культа. Нет, даруджистанская знать носила золото, инкрустированное драгоценными камнями, в основном сапфирами, или цветным стеклом голубых оттенков. Этот цвет символизировал газовое пламя – достояние Даруджистана – и означал, что владелец совершил некий значительный и доблестный поступок во благо города.

Такой торквес был и на мужниной руке, но под ним ощущались мускулы – твердые, под стать презрительному взгляду, которым он окидывал группки дворян в шумном зале, и повелительной манере, которую он приобрел, став членом Правящего совета. Впрочем, презрения ему было не занимать и раньше, а с последней, самой грандиозной победы оно только выросло.

Пока они чинно шли сквозь пирующих, со всех сторон сыпались даруджистанские поздравления и приветствия. С каждым уважительным поклоном лицо мужа становилось все жестче, мускулы на руке все напряженнее, а костяшки все белее. Большие пальцы он заткнул в вышитые петли над перевязью с мечом, как повелось с недавних пор у дуэлянтов. О да, он наслаждался тем, что был среди этих людей, более того, возвышался над ними. Симпатии ни к кому из них Горлас Видикас, естественно, не испытывал. Чем раболепнее они себя вели, тем презрительнее он смотрел, но, если бы кто-нибудь забыл о лести, тому бы не поздоровилось. Она знала об этом противоречии, однако понимала, что связываться себе дороже.

Богачи ели, пили, стояли, бродили, фланировали, шествовали и танцевали, пока не выбились из сил, и теперь в опустевших пиршественных залах и роскошных покоях лишь лениво возились слуги. Простой же люд за высокими стенами поместий продолжал кутеж на улице. Все полуголые и в масках, они кружились прямо на мостовых, отплясывая «свежевание Фандереи», как будто рассвет никогда не наступит, как будто сама луна застынет в немом ошеломлении, наблюдая из своей бездны за гуляками. Городские стражники стояли поодаль и смотрели, кутаясь в пыльные плащи и держа руки в скрипящих наручах на мечах и дубинках.

Прямо под балконом, на котором она стояла, в темноте сада тихо журчал фонтан, сокрытый от шумной гулянки снаружи высокими, надежными стенами. Она видела, что творится на улицах, пока карета с трудом прокладывала себе путь сквозь скопище народа, увозя их с мужем домой. Легкая рябь на воде едва-едва золотилась лунным светом.

Голубые огни горели так ярко, что затмевали собой горестную луну. Даруджистан сапфиром сверкал в торквесе мира.

Однако госпоже Видикас не было дела ни до красоты, ни до горделивых восторгов, ни до многоголосой толпы.

Ибо этой ночью она узрела свое будущее – от первого и до последнего года, под руку с мужем. Луна же казалась приветом из прошлого, подернутого дымкой времени. И будила воспоминания.

Когда-то, давным-давно, госпожа Видикас стояла на похожем балконе в похожую ночь. Но звали ее тогда Вазой Д'Арле.

Итак, этой ночью, у этой балюстрады госпожа Видикас узрела свое будущее. И осознала, что в прошлом было куда лучше.

Нет, в другую ночь лепешки рхиви закончиться не могли! Тихо ругаясь, Хватка пробиралась сквозь толпу на Озерном рынке. Озверело голодные, пьяные гуляки наседали со всех сторон, отчего приходилось пихаться локтями да грозно зыркать на тех, кто позволял себе скабрезную ухмылку в ее адрес. Наконец она вышла на грязный переулок, засыпанный мусором по щиколотку, – где-то к югу от Бортенова парка. Не самый удачный маршрут до корчмы, но ничего не поделаешь: празднество в разгаре.

Покрепче зажав сверток с лепешками под мышкой, свободной рукой Хватка завозилась с плащом. Ну вот, еще и какой-то дурак-прохожий испачкал – по всей видимости, чем-то вроде гадробийского кекса. Она попыталась оттереть пятно, однако стало только хуже. Настроение испортилось окончательно, и Хватка угрюмо побрела по свалке.

С Опонновой милостью Перл и Мураш, без сомнения, сумели разыскать сольтанское вино и небось уже вернулись в корчму. А ей еще переть и переть: двенадцать кварталов, две стены, а на пути не меньше пары десятков тысяч безумцев. Может, товарищи подождут? Ага, как же. А все треклятая Дымка со своей тягой к лепешкам рхиви! Еще и ногу подвернула – вот и пришлось Хватке тащиться на рынок в самое празднество. И это, кстати, если она и правда подвернула ногу: Молоток-то, вон, ничего не сказал, посмотрел только да пожал плечами.

Впрочем, иного поведения от Молотка никто и не ожидал. Отставка здорово его подкосила, и веры в то, что в жизни целителя взойдет солнце, было ровно столько же, сколько и в то, что Худ не досчитается жертв. С другой стороны, а другим разве легче?

И вообще, какой прок угнетать себя подобными невеселыми размышлениями?

Да просто это бодрит, вот и все.

Дестер Трин, закутанный в черный плащ с капюшоном, следил за толстозадой бабой, которая пробиралась по замусоренному переулку. Он преследовал ее с самого черного хода «К'руловой корчмы», за которым наблюдал целых четыре ночи подряд из надежного, темного укрытия.