Карина Демина - Портрет моего мужа

На горле выделялась черная полоса.

Когда-то в моде были такие бархатные полосочки, к которым крепился камешек-подвеска. Сауле бы пошла, шея у нее длинная… была.

И что это?

Его ошибка?

Та самая, роковая, обесценивающая почти всю работу, ибо свидетель живой мертв, а мертвецы… кто поверит словам завистливой алкоголички? Пусть и записанным на кристаллы, но…

Кирис уложил мертвую невесту на стол.

Документы были готовы.

Он не лгал.

Новое имя.

Новое лицо. Новая работа. В конце концов на корону работают многие, и ничего в том зазорного нет. Просто где-то в городке, неприметном и провинциальном, появилась бы молоденькая вдова…

Ей нравилась сама эта мысль, обмануть брата.

— Ты бы знал, сколько он мне крови попортил… а ты в курсе, что прадед наш преставился незадолго до того, как матушка понесла? И дед следом… вдруг… скоропостижно, — она захихикала и прикрыла глаза. — Прости… пришлось выпить… матушка красного вина подсунула, не поверила бы, если бы я…

— Ничего.

— Я больше не буду… никогда не буду… племянников вытащи. Не виноваты, что мой братец — урод… смотри, если с поставщиками не вышло, попробуй через банк.

У папаши Лаймы братец имеется, а у того — свой банк… это очень удобно. Мар открыл три торговых представительства… надо же как-то объяснить, откуда деньги берутся, только торговля там идет на бумаге.

— Проверим.

— Только осторожно… он что-то чует, точно… ты же меня защитишь?

Не сумел.

Пообещал и… снова… история имеет обыкновение повторяться.

— Я найду, — пообещал Кирис мертвой женщине, и, показалось, та улыбается. То ли насмешливо: глупый, столько лет в этом дерьме, а наивности не подрастерял, то ли, наоборот, одобрительно. Ему бы хотелось думать, что одобрительно.

Он отступил и, окинув тело взглядом, покачал головой: когда прибудет помощь, придется многое объяснять… и кажется, его карьера, и без того мертвая, умрет окончательно. Что ж… для Кириса тоже готовы новые документы.

И новое лицо.

В ушах раздался шепот Сауле:

Он затаился… он знает, что почти победил. Он осторожен… пообещайте ему что-нибудь… что-нибудь такое, чтобы Мар решил рискнуть… не знаю, сами придумайте… нет, он уже считает себя канцлером. Другое. Что-то, что заставит его действовать.

Пообещали.

У Эгле темные глаза, там, на лестнице. И в них отражается дом, не этот, другой, которым он мог бы стать. От ее волос пахнет морем и свободой.

Ее любят чайки.

А люди попытаются убить. И если недавно Кирис был уверен, что сумеет защитить, то теперь…

Он повернулся к Сауле спиной. Что ж… если не останется другого выхода… то… плевать, что он приказ нарушит, а печать не даст солгать. Пусть судят.

И вешают.

В тот раз он почти смирился. В этот… хотя бы будет знать, что жил не зря. Главное, ударить первым.

А меня заперли.

Надо же.

И ладно бы в собственных моих покоях, но нет… Мар взялся провожать, хотя явно было, что делает он это не от большой ко мне любви.

Соображения безопасности.

Убийство.

И чужой человек в доме. Мар так уверенно, напористо говорил про этого чужого человека, который пробрался в дом, чтобы убить Сауле, что я почти поверила.

— Пойми, у меня много врагов. И некоторые не остановятся ни перед чем, — Мар тянул меня по коридору и только стоило опомниться, сообразить, что коридор другой — в этом доме они вообще отвратительно похожи, — меня впихнули в комнаты. — Это исключительно ради твоей безопасности. Я надеюсь на твое благоразумие.

И дверь закрыли.

Не на ключ, что характерно — за стеной зашелестел засов.

— Мар!

— Эгле, ты мне кажешься несколько… своевольной, что, быть может, неплохо для женщины, но не сейчас. Я не могу рисковать твоей жизнью. И не пытайся выбраться. Стены изолированы. Дверь укреплена.

Просто прелесть, до чего мило.

— Ты скотина.

— Мы оба знаем, что я о тебе забочусь. Всегда заботился. И надеюсь, ты меня простишь…

— А если я есть захочу?

— Позвони в колокольчик. И тебе принесут. Есть. Пить. Ночную вазу. Что угодно в разумных пределах…

Ага, только осталось проверить, где эти самые пределы пролегают.

Я пнула дверь, больше для поддержания образа, чем из надежды ее проломить, и послала Мара по батюшке… и по матушке… и по всему генеалогическому древу.

— Кстати, — сказал он, как почудилось, не без толики злорадства, — использовать дар тоже не выйдет. Покрытие из альбеста.

Вот же…

— Ты сволочь, — сказала я, ковырнув стену. Мягкая бумага поддалась, а вот альбест… сомневаюсь, что здесь цельные плиты, все же дом и специальное заведение для условно опасных одаренных — разная вещь.

Альбест — это дорого.

Почти так же дорого, как алмазы, особенно если брать плитами или пластинами.

— Ты потом сама спасибо скажешь, — ответил Мар. А главное, с этакой непрошибаемою мужскою уверенностью.

Идиот.

Нет, он умный, но все равно идиот…

— Эгле?

Молчу.

Разглядываю место своего заточения, пытаясь прикинуть, сколько здесь альбеста с учетом того, что и в королевской тюрьме особого режима стены особых камер выложены плитами толщиной в волос. Сама видела.

Водили на экскурсию, в познавательных, так сказать, целях.

Так вот, плиты эти обладают отвратительным свойством поглощать энергию, в результате… а в результате любая структура распадается еще до того, как будет завершена. И даже если ее вдруг удастся завершить, все равно распадается.

Наставник, помнится, взорвал в камере огненный шар.

Камера не пострадала.

— Эгле, ты обиделась?

Интересно, он и вправду полагает, что я бодренько отвечу, мол, нисколечко, и вообще всю жизнь мечтала, чтобы меня заперли где-нибудь… в прохладном местечке.

Я потерла руки. Холод… холод — это естественный итог поглощения энергии.

Любой энергии.

После той экскурсии, помнится, Паняшка, наш староста, снискавший славу человека весьма пронырливого, хотя и не особо умного, шепотом делился информацией. Мол, в таких камерах маги весьма скоро лишаются дара.

А то и сил жизненных.

И потому их раз в пару часов выводят на прогулку. Но если разозлить надзирателей или не заплатить, то мага забудут вывести и тогда…

— Эгле, что ты как маленькая…

А ты большой?

С-скотина… зато все мысли о любви из головы вынесло. И напротив, такая ясность наступила, что просто диву даешься. Стало быть, все-таки имело место внешнее воздействие, слабое, узконаправленное, но постоянное, судя по тому, насколько мне легче стало.

Что ж… прав был Мар, я ему уже благодарна.

— Эгле… ты жива?

Не дождешься.

Я потерла виски, пытаясь отрешиться от ноющей боли. Причем болело слева, а в правый будто эхо отдавало. А ведь защита от ментального воздействия не сработала. И о чем это говорит? О том, что защиту нужно совершенствовать. Идеальной не существует, да и, судя по всему, воздействие было подпороговым.