Мэделин Ру - Гробница древних [litres]

– Мы могли бы ударить ее по голове и подложить в кровать к Франсин, – предложила Дженни.

Это было изобретательно, тем не менее жестоко. По отношению к птичке, конечно. На Франсин мне было наплевать.

– Я не уверена, что смогу заставить себя ее убить.

– Гнездо ужасно высоко. Мы можем упасть и сломать ноги, если попробуем положить ее обратно.

Дженни была не только изобретательной, но и рассудительной. Именно эти черты мне в ней понравились, поэтому мы быстро подружились. Возможно, мы стали подругами еще и потому, что были единственными девочками в Питни, которые могли тратить время, рассуждая, стоит ли подсовывать мертвых птиц в постель своих врагов. Франсин и все остальные ни за что бы не додумались до такой гадости, но они не выросли в трущобах, полных дерьма. Их далекие семьи все-таки ждали их возвращения, намереваясь пристроить их гувернантками или выдать замуж за случайно подвернувшегося жениха.

– Если мы оставим ее здесь, ее найдет лиса, – добавила Дженни.

– Но разве бы она не пришла, если бы мы ее не нашли? – спросила я и отбросила палку, которая могла бы послужить орудием убийства. Вьюрок беспомощно дергал лапками.

– Если бы мы не заметили птенца, пришла бы лиса и съела его. Если мы не придумаем что-нибудь дельное, придется позволить природе взять свое.

Дженни не предложила никакого альтернативного решения, и мы, оставив птичку за деревом, возобновили энергичную ходьбу по лужайке. На следующий день я пошла к дубу и заглянула за него. Там остался лишь пучок перьев. Либо лиса нашла свой обед, либо птенец набрался сил и смог оттуда упорхнуть. Думаю, я всегда знала ответ, но убедила себя, что птенцу удалось благополучно спастись.

Сегодня лежащему передо мной вьюрку не повезло. Лиса нашла птичку, и я только могла догадываться, останется ли что-нибудь от нее после их встречи.

Я опустилась на колени рядом с пастухом, удивляясь его малым размерам. Он, конечно, не был великаном, но, казалось, умирая, все больше и больше съеживался. Его руки стали очень короткими, и в просторном фланелевом костюме он напоминал ребенка. Он выглядел жалким и несчастным. Как только я оказалась рядом с ним, из его рта потекла темная кровь. Кхент держался на расстоянии, видимо, понимая, что этот разговор не для его ушей. Или, возможно, не верил в то, что наша битва и в самом деле закончена.

– Вы лис? – тихо спросила я, увидев, что пастух нашел меня мутным взглядом. – Или вьюрок?

– Однажды я пустил тебя в свой дом, девочка, и вот чем ты мне отплатила, – просипел он. Он закашлялся, и я прижала к покрытым кровью губам носовой платок, который выудила из его же кармана. – Забота? Сейчас? Я никогда этого не пойму.

– Вы убивали мой народ, – сказала я. Слова давались мне легко, словно я специально их репетировала. Внутри разливалось тепло, готовое выплеснуться наружу. Возможно, такое чувство испытывает мать, когда понимает, что пришло время ее ребенку появиться на свет. – Вы были лисом, а мы – оглушенными птенцами. Сейчас от нас осталась только горстка перьев.

Он медленно покачал головой.

– Ты несешь бессмыслицу, девочка. Ты ополоумела. Ты всех нас убила. Убила, потому что сошла с ума.

Тепло внутри меня продолжало распространяться, но меня это совсем не беспокоило – даже наоборот, радовало. Я не понимала, что со мной происходит и почему я испытала такие сильные эмоции, видя, как умирает Дальтон, но совсем ничего не чувствовала, глядя на этого слабеющего старика, который лежал на земле при последнем издыхании. Изношенная серая кепка слетела с его лысеющей головы в грязь.

– Сейчас я – лиса, и когда я захочу съесть тебя и твой народ, от вас ничего не останется. Ни перышка. Ни пальчика, ни ноготка. От тебя не останется следа ни на земле, ни в воздухе.

– В этом ты вся, – вздохнул он, откашливаясь в платок, который я прижимала к его рту. – Говоришь как тот проклятый умалишенный, совсем как Отец. Твоя проблема, девочка, в том, что в тебе слишком много от него. Ты встала на путь, по которому нельзя – кха – вернуться.

Я улыбнулась грустно и в то же время рассеянно. Забрав носовой платок, я расстелила его рядом с головой умирающего. Пятно крови на платке напоминало упавший лист.

– Отец навсегда оставил меня, – сообщила я. – Наша книга переписана. Наша история начинается с нового листа. Отец ушел в небытие. Во мне сейчас заключено кое-что другое. А знаете что? – Я заметила, что его брови нахмурились, а в глазах появился ужас, хотя они были затянуты пеленой смерти. – Мать рассказала мне, что зло, которое вы и Генри причинили нашему народу, сломало Отца. Когда он увидел гибель своих детей, его сердце сгорело и превратилось в пепел. Но в Гробнице древних я прошла с Матерью сквозь огонь, и он нас не уничтожил, не обуглил и не превратил в пыль. Мы смогли пройти через огонь, и он нас закалил.

– Мне следовало попросить прощения за все, что мы сделали. Мне следовало загладить свою вину. Я никогда… никогда не думал, что все так закончится. Боже, помоги мне. Боже, помоги Генри.

– Уже ничего не исправить, – сказала я, наблюдая, как затрепетали и опустились его веки. Я подождала, думая, что, может, стоит прочесть молитву, которую мне подсказывал дух Матери. Все же я передумала и встала. А вот Финч при нашей первой встрече продемонстрировал свое расположение и мог бы стать мне другом, если бы все сложилось иначе. В моем сердце не осталось ни капли ненависти к нему. Он лежал на земле грудой сломанных, искореженных костей. Он ушел, вероятно, еще до того, как я выбралась из Гробницы.

Опустившись на колени, я скрестила его руки на груди и закрыла глаза легким прикосновением пальцев. Потом я произнесла слова молитвы и наблюдала, как он постепенно распадается на вихрь легкокрылых бабочек, снова взмывая высоко в небо.

Кхент ждал меня у двери замка. Он сутулился – и от усталости, и под весом тела Матери, которое теперь держал на своих плечах. Мы оставили позади руины, в полном молчании преодолев холм, поросший травой, и дойдя до дороги, где ожидала карета с лошадьми, готовая отвезти нас в Холодный Чертополох.

Я знала, что потребуется время, чтобы привыкнуть к новой темной силе во мне. Но она не шла ни в какое сравнение с влиянием Отца – ненавистным и чужеродным. Этот новый голос, новые взгляды переплелись со мной, словно всегда были во мне, будто дремлющий огонь, ожидающий, что его начнут раздувать. Дух Матери изменился с тех пор, как поселился во мне, и неожиданно я решила, что она, как и Отец, в некотором роде сломалась. С этой мыслью я присоединилась к Кхенту на козлах. В лицо дул резкий и холодный ветер. В конце концов я пришла к выводу, что Мать действительно была сломлена.

И я тоже. Все мы. Смерть ее изменила. Ее спокойствие переросло в страстность, и сейчас этот огонь, этот жар стал моим собственным. Если бы мы покинули Гробницу прежними, то и входить в нее было бы незачем. Мы были единственными, кто там выжил. Я взглянула в лицо тому, кто всех нас породил, и увидела лишь презрение. И я знала, что не позволю, чтобы близкие мне люди и мои друзья, взглянув мне в лицо, увидели нечто подобное.