Дмитрий Тихонов - Медианн №3, 2020

Артиллерия работала полчаса, разрушив передовые укрепления и редуты противника, после чего пушки заухали тяжелыми дальнобойными снарядами уже по стене самого Ханя. С воем и улюлюканьем всадники рванулись вперед, почуяв запах крови. Впрочем, в передовых траншеях им не было никакой поживы: если там и находился кто-то живой, то он бессильно корчился с развороченными фугасом кишками в горячей дымящейся земле. Барласы перепрыгивали через ямы и провалы, ловко стреляя на ходу и забрасывая гранатами еще работающие огневые точки. Две последних были предварительно уничтожены фугасами, а единственный уцелевший упорно отстреливался, пока ему за бруствер не закинули пару осколочных гранат. Со всего огромного тумена потери на данный момент составляли не больше сотни человек; из них трое из джагуна самого Есугена, не считая двух тяжелораненых, что сами по глупости напоролись на колючку.

Сам сотник передвигался в составе группы нукеров по центру сотни, пытаясь отслеживать происходящее на поле боя. Воняло порохом и жженым мясом; над полем стелился сизый едкий дым, смешанный с белесой дымкой пронизанного эфиром тумана. Уши привычно болели от разрывов гранат и свиста снарядов над головой. Есуген не ощущал давнего возбуждения, которое всегда испытывал в бою, во время подобных дерзких налетов и стычек. Наоборот, у него было тяжкое чувство, будто он выполняет нудную и вконец опротивевшую работу. Он командовал десятниками, отдавал приказы, посылал туда-обратно гонцов, прибегающих от штабной машины тумэнбаши Тенгрикута. Конь всхрапывал под ним, и Есуген, пригибаясь к холке животного, вполголоса успокаивал его, сам не веря тому, что говорит. Руки до боли сжимали поводья, будто он… будто он хотел…

И, внезапно поняв, чего хочет, Есуген ударил шпорами коня и погнал его вперед, в самую гущу боя, развернувшегося под образовавшейся в стене брешью. Артиллерия уже перестала бить снарядами, и сейчас к дыре стягивался авангард монгольского войска. Нукеры рванулись следом за предводителем, да и солдаты джагуна, увидев бесстрашно рванувшегося вперед предводителя, с бешеными криками понеслись вслед за ним, нарушая строй. Под окрики и свист бойцов он несся к стене Ханя, прижимаясь лицом к конской гриве и что-то крича, чувствуя стекающие по лицу соленые слезы. Перед его взором застыло навечно испуганное лицо растерзанной Мирцы, привязанной к деревянному ослу.

У самой стены конь споткнулся о рассыпанные по земле дымящиеся камни и вывернул копыто. Взвизгнув, животное рухнуло наземь. Есуген выпрыгнул из седла, рванулся в сторону, но очень больно ударился плечом о край разбитой стенной кладки. В глазах потемнело. Шатаясь, он поднялся на ноги, пошарил вокруг руками в поисках винтовки, но не нашел. Совсем рядом свистели пули; морду дергающегося рядом коня разворотило в настоящее месиво, отчего сотника окатило ошметками мяса вперемешку с кусочками костей. Есуген выхватил из кобуры пистолет и сделал несколько выстрелов наугад в сторону внутреннего периметра укрепления, где за бойницами засели ведущие безостановочный огонь люди. Что-то горячее, как капля расплавленного металла, ударило в грудь и отбросило назад, насквозь пробив бронежилет. Ртом сразу хлынула кровь, вязкая, густая, похожая на темную нефтяную жижу. Сотник отбросил пистолет и побрел куда глаза глядят, прочь от этого мельтешащего разъяренными человеческими лицами хаоса. Ему хотелось отдохнуть. Да, все, чего он хотел сейчас, — это толику покоя, которую давно заслужил за свою беспокойную дурацкую жизнь. К черту все, пришла крамольная мысль. Ты свое отвоевал, Есуген.

Цепляясь мокрой от кровяной юшки ладонью за щербатую стену, Есуген отошел в какое-то подворье, заваленное трупами людей. С трупов на доски стекала кровь, образовавшая немаленькую лужу, на которой сотник едва не поскользнулся. Не найдя места, где можно присесть, Есуген плюхнулся задом прямо на два сцепившихся в посмертной хватке тела, откинулся спиной к стене и уставился в клубы дыма, что виднелись сквозь прореху в соломенной крыше. «Да, вот это напоминает то небо, о котором рассказывал в детстве дед», — подумал умирающий сотник. Однообразная серость, скрывающая чертов эфир, без всяких витков Спирали.

Прикрыв веки, Есуген ожидал в очередной раз услышать бряцанье черепушек Ямараджи, но не расслышал ни звука. Смерть оказалась неожиданно тихой и спокойной: умирая, он не ощущал ровным счетом ничего. Впрочем, хотелось бы надеяться, что удастся еще хоть раз увидеть Мирцу в любом из иных миров, чтобы просто попросить прощения. Ведь люди умирают там, чтоб перенестись сюда, в Медианн?.. Так ведь?.. Тогда и он, бравый сотник монгольской армии, обязательно должен куда-нибудь попасть после славной кончины на поле брани…

Открыть глаза он уже не смог.

На месте стойбища остались женщины, дети и несколько десятков вооруженных мужчин. Буддак возносил тихую молитву Ямарадже, сидя на своем помосте и равномерно ударяя в бубен ладонью. Дети доедали остатки прошедшего празднества: мяса убитых животных хватит еще надолго. Бабы-барласки чистили оставшееся оружие, ухаживали за конями, занимались прочими бытовыми делами. После утренней вакханалии к кругу жертвоприношения боялись подходить. Тело Мирцы, брошенное в углубление для огня, выгорело полностью. Остались лишь хрупкие, ломкие кости да закопченный череп.

Юми тихо пробралась в центр круга и села на один из камней, не боясь замарать одежду. Лицо старой монголки было счастливым. Она широко улыбалась, глядя на оскал черепа, чей разинутый рот будто застыл в вечном крике.

— Ну что, маленькая дрянь? Порезвилась с моим Есугеном? Он вернется, и мы уедем в Амадис. Будем жить богато, да. А ты. А ты оставайся там, где ты сейчас есть. — Юми даже сплюнула от избытка эмоций на прах соперницы.

После сказанного старуха наступила на череп подошвой гутулы и раздавила, напоследок повертев ногой. Молодая сучка умерла, отныне Есуген будет любить только ее, свою старую Юми. А дрянная девка пускай вечно горит в аду! И поделом.

Как же мне хреново… Я безо всякого интереса ткнул вилкой хадесского тритона. Тот вяло дернулся, приоткрыв мутные глазенки. Впрочем, у меня сейчас взгляд не сильно лучше.

Поняв, что есть его пока не собираются, тритон смежил веки, продолжая ожидать расправы с хладнокровием истинного стоика. Сидящий напротив Секретарь уже разделал его сородича, противно скрежеща ножом по глиняному блюду.

— Это они хорошо с ядом сколопендр придумали! — Мой собеседник закинул под язык подрагивающую плоть и довольно улыбнулся. — Горчит! Но зато тритоны по тарелке не скачут.